И вот, задумайтесь: уместно ли в таком положении делать обиду российской императрице, отнимая у покровительствуемой ею компании небольшое селение на краю света? Мне-то самому ясно было, что Бестужев сие не примет во внимание и уговорит государыню послать войска, невзирая ни на что. Но Великому Пенсионарию, не искушенному в тайнах Санкт-Петербургского двора, знать о том неоткуда — и можно выдать нужду за добродетель, пообещав свое содействие в обмен на урегулирование противоречий в Африке. Главное, чтобы наш посол не возревновал и не спутал мне карты. Граф Александр Головкин был сыном покойного канцлера Гаврилы Ивановича, моего недруга при жизни, да и сам в правление Анны пытался строить беглому генералу Читтанову помехи в делах. Впрочем, первая же беседа с послом убедила, что пакости он чинил только по указанию свыше, будучи в личном отношении человеком вполне безобидным. Нынешняя служба его заключалась, большею частью, в скупке у голландских моряков говорящих попугаев и всяческих певчих птиц, преимущественно канареек, и посылке оных ко двору государыни. Но самые большие усилия он прилагал к занятию, еще более увлекательному и приятному: преумножению поголовья Головкиных. Его супруга-иностранка, в девичестве графиня Екатерина Дона, оказалась феноменально плодовита и родила ему несусветное число детей, не менее двадцати пяти. Не все из них пережили опасный младенческий возраст, однако и того количества, которое наполняло посольский дом, хватило бы на полдюжины обычных семей. При столь исключительном многочадии, заниматься интригами Александру Гавриловичу было недосуг. Он исправно сопровождал меня в случаях, требующих присутствия официального представителя империи, надеясь, вероятно, через мою поддержку восстановить доверие императрицы: при восшествии ее на трон санкт-петербургские родичи Головкина сделали неправильный выбор. Сами угодили в опалу и гаагского сидельца чуть не погубили.
Яков Жиль отнюдь не был глуп или упрям: довольно быстро он согласился на разграничительную линию в десяти лигах к западу от Елизаветинска, продолжающуюся внутрь материка по меридиану. Ост-индцы кривили рожи — а куда деваться?! Метрополия в опасности! Это важнее. На восток отписанная мне территория простиралась аж до самых португальских владений. Не то, чтобы я питал надежду когда-нибудь действительно овладеть столь обширною частью Африки, однако и отказываться не стал. Правда, сие соглашение было с подвохом. Долг-то российский остался! В закладе у наших кредиторов прежде была фактория с неопределенным пространством вокруг нее, теперь — вся земля, указанная в договоре. Подозреваю, хитрый пенсионарий имел точные сведения о плачевном состоянии османских финансов и не верил в своевременную выплату контрибуции — следственно, и в погашение русского кредита. Премилая картина рисовалась его торгашескому взору. Сначала получить от простодушных варваров военную помощь, потом их же обобрать — и все законно! Все по добровольному соглашению.
Сроку до следующего платежа оставалось пока еще с запасом: чуть более девяти месяцев. Ребенка можно зачать и родить. Но если турки не смогут или не захотят выдать очередные два миллиона, набрать нужную сумму будет очень трудно. Почти невозможно, с учетом всех привходящих обстоятельств.
Тонкость в том, что долг — государственный, а заложенные активы принадлежат частной компании. Они лишь временно доверены казне в обмен на ряд существенных привилегий. Юридическая безупречность заклада их в обеспечение кредита сомнительна; однако в нашем отечестве важны не столько правовые аспекты, сколько близость к трону. «L'etat — c'est moi», сказал Людовик. Из наших монархов сие мог бы повторить Петр Великий (причем, с гораздо большим основанием), а после него частенько оказывалось, что государство — это Меншиков или Бирон; в последнее время дело все больше клонится к формуле «государство — это Бестужев». Без турецкой контрибуции, денег в казне на погашение кредита не будет. Велик соблазн разыграть казенное банкрутство, ибо потери от него падут, главным образом, на меня и моих компаньонов.