Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

Я последовал его приглашению и вернулся с ним в лавку. Здесь, показав мне рулон материи, по его словам наивысшего качества и самой пригодной для траура по умершим родителям, он снял с меня мерку и записал ее в книгу. Делая свои записи, он обратил мое внимание на товары в лавке и указал на какие-то вещи, которые, по его словам, «только что вошли в моду», и на другие, которые «только что вышли из моды».

— По этой причине мы очень часто теряем довольно много денег, — заметил мистер Омер. — Но моды подобны людям. Они появляются неведомо когда, почему и как — и исчезают неведомо когда, почему и как. Все на свете, я бы сказал, подобно жизни, если поглядеть на вещи с такой точки зрения.

Мне было слишком грустно, чтобы я мог обсуждать этот вопрос, который, при любых обстоятельствах, пожалуй, превосходил мое понимание; и мистер Омер, тяжело дыша, повел меня назад, в комнату позади лавки.

Затем он крикнул в отворенную дверь, за которой начиналась ведущая вниз лестница, где нетрудно было сломать себе шею.

— Принесите чая и хлеба с маслом!

Покуда я сидел, осматриваясь по сторонам и прислушиваясь к поскрипыванию иглы в комнате и ударам молотка во дворе, появился поднос, и мне предложено было закусить.

— Я знаю вас, — начал мистер Омер, разглядывая меня в течение некоторого времени, пока я неохотно приступал к завтраку, ибо черный креп лишил меня аппетита, — я вас знаю давно, мой юный друг.

— Давно знаете, сэр?

— С самого рождения. Можно сказать, еще до того, как вы родились, — продолжал мистер Омер. — До вас я знал вашего отца. Он был пяти футов девяти с половиной дюймов росту, и ему отведено двадцать пять квадратных футов земли.

Тук, тук-тук… тук, тук-тук… тук, тук-тук… — неслось со двора.

— Ему отведено двадцать пять квадратных футов земли, ни на дюйм меньше, — благодушно повторил мистер Омер. — Было ли это сделано по его желанию, или он сам так распорядился — не помню.

— Что с моим маленьким братцем, вы не знаете, сэр? — спросил я.

Мистер Омер кивнул головой.

Тук, тук-тук… тук, тук-тук… тук, тук-тук…

— Он в объятиях своей матери, — ответил он.

— Значит, бедный крошка умер?

— Слезами горю не поможешь, — сказал мистер Омер. — Да. Малютка умер.

При этом известии мои раны снова открылись. Я оставил завтрак почти нетронутым, пошел в угол комнаты и положил голову на столик, с которого Минни поспешно сняла траурные материи, чтобы я не закапал их слезами. Это была миловидная, добродушная девушка, ласковой рукой отвела она упавшие мне на глаза волосы. Но она радовалась, что работа приближается к концу и все будет готово к сроку; как несходны были наши чувства!

Вдруг песенка молотка оборвалась, красивый молодой человек пересек двор и вошел в комнату. В руках он держал молоток, а рот его был набит гвоздиками, которые он должен был выплюнуть, прежде чем мог заговорить.

— Ну, а у тебя подвигается дело, Джорем? — спросил мистер Омер.

— Все в порядке. Кончил, сэр, — ответил Джорем.

Минни слегка покраснела, а две другие девушки с улыбкой переглянулись.

— Как? Значит, ты вчера работал вечером при свече, когда я был в клубе? Работал? — прищурив один глаз, спросил мистер Омер.

— Да. Ведь вы сказали, что мы сможем поехать… отправиться туда вместе, если все будет готово… Минни, и я, и… вы…

— О! А я уж было подумал, что меня вы не возьмете! — сказал мистер Омер и захохотал так, что раскашлялся.

— Раз вы это сказали, то, видите ли, я и приложил все силы… — продолжал молодой человек. — Может, вы изволите поглядеть?

— Погляжу, милый, — сказал мистер Омер, вставая. Тут он повернулся ко мне. — Не хотите ли посмотреть…

— Нет, не надо, отец! — перебила Минни.

— Я подумал, дорогая моя, что ему это будет приятно. Но пожалуй, ты права.

Не знаю, почему я догадался, что они пошли поглядеть на гроб моей дорогой, моей горячо любимой матери. Я никогда не слышал, как сколачивают гробы. Я никогда еще не видел ни одного гроба. Но когда я услышал стук молотка, у меня мелькнула мысль о гробе, а как только молодой человек вошел, я уже твердо знал, что` он мастерил.

Но вот работа была завершена, две девушки, чьих имен при мне не называли, стряхнули со своих платьев нитки и обрезки и пошли в лавку, чтобы, в ожидании заказчиков, привести ее в порядок. Минни осталась в комнате, чтобы сложить все, над чем они трудились, и упаковать в две корзины. Занималась она этим делом, стоя на коленях и напевая какую-то веселую песенку. Джорем — ее возлюбленный, в чем я не сомневался, — вошел в комнату и, пока она занималась делом, сорвал у нее поцелуй (не обращая на меня никакого внимания) и сказал, что отец пошел за повозкой, а ему надо поскорей все приготовить. Затем он вышел снова; Минни сунула в карман наперсток и ножницы, ловко воткнула иголку с черной ниткой в свой корсаж и быстро надела салоп и шляпку, глядясь в повешенное за дверью зеркальце, в котором я видел отражение ее улыбающегося личика.