Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

Глава LII Я присутствую при взрыве

Когда до срока, столь таинственно назначенного мистером Микобером, осталось менее суток, мы с бабушкой посоветовались о том, что ей делать, так как она очень не хотела надолго покидать Дору. Ах! Какая легкая была теперь Дора, когда я нес ее по лестнице!

Несмотря на желание мистера Микобера, чтобы бабушка присутствовала при встрече, мы решили, что она останется дома, а ее представителем буду я с мистером Диком. Но Дора все расстроила, сказав, что никогда не простит себе и никогда не простит своему скверному мальчику, если бабушка, под каким бы то ни было предлогом, останется с ней.

— Я не произнесу ни слова. Я буду ужасно неприветлива! — сказала Дора бабушке, тряхнув локонами. — Я заставлю Джипа целый день лаять на вас. Если вы не поедете с ними, значит, вы старая ворчунья!

— Вот те на, Цветочек! — засмеялась бабушка. — Ты же знаешь, что без меня тебе не обойтись.

— Нет, обойдусь! — сказала Дора. — Ваше присутствие мне совсем не нужно. Ради меня вы ведь не бегаете целый день по лестнице вверх и вниз. Вы ведь не сидите около меня и не рассказываете мне о том времени, когда у Доди были рваные башмаки и он был весь в пыли, с ног до головы, бедный, милый мальчуган! Вы никогда не делаете то, что мне нравится, не правда ли, дорогая? — Дора быстро поцеловала бабушку и воскликнула: «Я пошутила!» — чтобы бабушка не подумала, что она говорит серьезно. — Нет, бабушка, вы должны ехать, — ласково продолжала Дора, — я от вас не отстану, пока этого не добьюсь. Моему негодному мальчику не поздоровится, если он не возьмет вас с собой! И я буду невыносима, и Джип тоже! Если вы не поедете, вы будете жалеть об этом до конца жизни. Почему, собственно говоря, вам обоим не поехать? — Тут Дора откинула назад кудри и испытующе посмотрела на бабушку и на меня. — Разве я так больна?

— Что это тебе пришло в голову? — воскликнула бабушка.

— Какой вздор! — сказал я.

— Вот видите! Я глупенькая, я это знаю, — сказала Дора, медленно переводя взгляд с бабушки на меня, а затем, не поднимаясь, вытянула губки, чтобы нас поцеловать. — Прекрасно! Значит, вы оба и должны ехать, а не то я вам не поверю и буду плакать!

По лицу бабушки я увидел, что она готова уступить. Увидела это и Дора и просияла.

— Когда вы вернетесь, у вас столько будет всяких рассказов, что мне потребуется по крайней мере неделя, чтобы все понять, — сказала Дора. — Ведь я знаю: я долго не могу понять, если рассказывают что-нибудь деловое! А тут, конечно, какое-нибудь дело. И если что-нибудь насчет арифметики — прямо не знаю, когда я с этим справлюсь, а мой скверный мальчик будет так огорчаться! Ну вот, вы должны ехать. Вас не будет дома только одну ночь, а это время обо мне позаботится Джип. Перед отъездом Доди отнесет меня наверх, и, пока вы не вернетесь, я не буду спускаться. И вы передайте от меня Агнес письмо, уж я ее побраню за то, что она к нам не приезжает.

Больше мы этого вопроса не обсуждали и решили ехать; решили мы также, что Дора — маленькая плутовка, которой приятно болеть, так как ей нравится, чтобы за ней ухаживали. Дора пришла от этого в восторг, очень развеселилась, и мы вчетвером — бабушка, мистер Дик, Трэдлс и я — в тот же вечер отправились в Кентербери с дуврской каретой.

В гостинице, где мистер Микобер назначил нам свидание и куда мы добрались не без труда, лишь поздно ночью, я нашел письмо с извещением, что мистер Микобер прибудет утром, ровно в половине десятого. Потом, содрогаясь от холода, мы отправились в отведенные нам номера, причем должны были проходить по каким-то узким коридорам, пахнувшим так, словно их долгое время вымачивали в растворе, пропитанном запахами супа и конюшни.

Рано утром я побродил по милым моему сердцу, знакомым, тихим уличкам, снова погружаясь в тень, отбрасываемую старинными арками и церквами. Вокруг башен собора летали грачи, а эти башни, возвышаясь над многомильными просторами плодородных полей и прелестными речушками, как и раньше, рассекали прозрачный утренний воздух, словно все остается неизменным на этой земле. Но гудевшие колокола грустно напоминали, что ничто не остается неизменным; напоминали они и о собственной своей старости, и о молодости Доры, и о тех бесчисленных людях, которые жили, любили и умирали молодыми и терялись в воздухе — песчинки в бездне Времени, — словно круги, что расходятся на воде, а этот колокольный звон все гудел и гудел, отдаваясь в ржавых доспехах Черного принца, висевших в соборе.

Остановившись на углу улицы, я взглянул на знакомый старый дом, но не подошел к нему поближе, так как меня могли заметить и я невольно расстроил бы все дело, ради которого приехал. Утреннее солнце позлащало коньки крыши и окна с частым переплетом, и знакомый мне мир и покой словно коснулись своими лучами моего сердца.