Читаем Жизнь полностью

Может быть, причина была в бешеном темпе жизни. Чтобы проснуться, я закидывался штукой барбитурата — легкий расслабон по сравнению с героином, но по-своему такой же опасный. Это был завтрак. Туинал — проколоть его, ковырнуть иголкой, чтоб быстрей дало. А потом выпить кружку хорошего чая и подумать, вставать или нет. А попозже, может быть, один мандракс или кваалюд[129]. Иначе у меня было слишком много не расходованной энергии. Короче, просыпаешься медленно, потому что время есть. А когда часа через два эффект слабеет, то чувствуешь себя мягким и спокойным — пожуешь чего-нибудь на завтрак и готов к работе. Иногда я использовал депрессанты, чтобы двигаться дальше. Когда я бодрствую, я знаю, что усыпление от них мне не грозит, потому что я очевидно выспался. Их задача — самортизировать мое вхождение в марафон, следующие трое-четверо суток. Спать я теперь какое-то время не собираюсь и я это знаю, но во мне столько энергии, что если я слегка её не приструню, то сожгу все до того, как закончу то, что хочу закончить, например, в студии. Наркотики я применял как коробку передач. Я очень редко использовал их для удовольствия. По крайней мере, такая у меня отмазка. Они мне сглаживали вхождение в жизнь.

Не пробуйте повторять это. Даже я теперь этого не смогу— таких препаратов больше не делают. В середине 1970-х они вдруг решили, что будут выпускать депрессанты, которые усыпляют, но без кайфа. Я бы обшарил все закутки мира, лишь бы найти еще немного прежней барбитуры. Не сомневаюсь, что где-нибудь на Ближнем Востоке, в Европе что-нибудь бы нашлось. Депрессанты — моя любовь. Я был все время на таком заводе, что приходилось как-то притормаживать. Если ты не хотел ложиться спать и просто ловить кайф от ощущений, ты ненадолго поднимался и ставил что-нибудь послушать. Эта была штука с характером. Да, если говорить про барбитураты, то главное в них — это характер. Любой стоящий эксперт по депрессантам знает, о чем я говорю. Но даже они меня не выключали, они держали меня на уровне. В моей табели о рангах самые толковые препараты из всех, что существуют в мире, — это чистые. Туинал, секонал, нембутал. Десбутал, наверное, был одним из лучших за всю историю — капсула такой странной расцветки, красный с кремовым. Они были лучше, чем позднейшие образцы, которые действовали на центральную нервную систему. Все всасывалось в двадцать четыре часа, а не сидело сутками в твоих нервных окончаниях.

В декабре 1968-го Анита, Мик, Марианна и я сели на корабль от Лиссабона до Рио и провели в море, кажется, дней десять. Подумали, что неплохо бы прокатиться до Рио, и лучше по-старорежимному. Если бы к тому времени кто-то из нас уже серьезно подсел, мы бы никогда не выбрали такой способ передвижения. Мы все еще баловались, кроме разве что Аниты, которая то и дело ходила к судовому врачу попросить морфия. Делать на корабле было нечего, поэтому мы шлялись везде и снимали на «супер 8»[130] — пленка до сих пор живая. По-моему, на ней даже можно увидеть Паучиху, как мы её прозвали. Это было рефрижераторное судно, но на нем имелось и какое-то количество пассажиров. И вся обстановка сильно напоминала 1930-е — казалось, что сейчас появится Ноэл Кауард. Паучиха была одна из таких особых дам — миллион браслетов, перманент, дорогущие платья и мундштук в пальцах. Мы ходили вниз в бар наблюдать за её представлениями. Иногда угощали её выпивкой. «Очаровательно, дорогуша». Она была как женская копия Стэша, с понтами и языком без костей. Бар просто кишел таким контингентом — английский высший класс, все пьют наперегонки, розовый джин и розовое шампанское, сплошь светские беседы из довоенной эпохи. На мне тогда была просвечивающая джелаба, мексиканские сандалии и тропическая армейская шляпа — все, чтобы выделяться из толпы. Через какое-то время народ выяснил, кто мы такие, и сильно забеспокоился. Нам стали задавать вопросы: «И что же вы пытаетесь доказать? Уж соблаговолите объяснить, что же это такое, чем вы занимаетесь?» Мы ничего не отвечали, и в один день Паучиха подошла и сказала: «О, пожалуйста, только намекните, просветите нас хоть чуть-чуть!»[131] Мик повернулся ко мне и сказал: ‘Мы с тобой двойняшки Глиммеры». Это было наше крещение на экваторе. Потом мы везде писали себя двойняшками Глиммерами в качестве продюсеров собственных записей.

Руперт Лоуэнстин, которого мы уже знали к тому времени и который скоро начал вести наши дела, нашел нам лучшую гостиницу в Рио. И вдруг Анита непонятно почему начинает шарить по телефонному справочнику. Я спросил: что ты ищешь? Она сказала: врача ищу.

— Врача?

— Угу.

— Это зачем?

— Не бери в голову.

Она ушла, вернулась позже вечером и говорит я беременна. И это был Марлон.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айседора Дункан. Модерн на босу ногу
Айседора Дункан. Модерн на босу ногу

Перед вами лучшая на сегодняшний день биография величайшей танцовщицы ХХ века. Книга о жизни и творчестве Айседоры Дункан, написанная Ю. Андреевой в 2013 году, получила несколько литературных премий и на долгое время стала основной темой для обсуждения среди знатоков искусства. Для этого издания автор существенно дополнила историю «жрицы танца», уделив особое внимание годам ее юности.Ярчайшая из комет, посетивших землю на рубеже XIX – начала XX в., основательница танца модерн, самая эксцентричная женщина своего времени. Что сделало ее такой? Как ей удалось пережить смерть двоих детей? Как из скромной воспитанницы балетного училища она превратилась в гетеру, танцующую босиком в казино Чикаго? Ответы вы найдете на страницах биографии Айседоры Дункан, женщины, сказавшей однажды: «Только гений может стать достойным моего тела!» – и вскоре вышедшей замуж за Сергея Есенина.

Юлия Игоревна Андреева

Музыка / Прочее