Жизнь

Это был очень продуктивный, очень творческий период: Beggars Banquet, Let It Bleed — тогда родилось несколько отличных песен, но чтобы наркотики сами по себе влияли на мою продуктивность — мне так никогда не казалось. Может, поменялось несколько аккордов, какие-то куплеты здесь и там, но, что касается сочинительства вообще, я никогда не чувствовал, что меня как-то убивало или, наоборот, перло больше обычного. Для меня герыч был не помощником в работе и не средством отвлечься. Я, скорее всего, написал бы Gimme Shelter независимо от того, торчал бы или не торчал. Эта штука не влияет на понимание, просто в каких-то случаях добавляет настырности, помогает не отпускать какую-то вещь дольше, чем в нормальном состоянии, чем если бы ты поднял руки и сказал: эх, мне до нее сейчас не докопаться. На препарате ты иногда способен долбить её и долбить не переставая, пока не получишь что надо. Я никогда не верил в эту туфту про другой уровень, как все саксофонисты, которые начинали торчать, потому что думали, что только из-за этого Чарли Паркер и стал великим. Наркотик, как и все остальное в этом мире — он может оказаться тебе либо полезен, либо вреден, или по крайней мере он может решать какие-то твои задачи. Горка героина, когда она насыпана на столе, — совершенно безобидная вещь. Вся разница в том, что будет, когда ты введешь её в организм. Я пробовал кучи других наркотиков, которые мне не покатили никак и на которые я поэтому сразу забивал.

Наверное, героин заставлял меня больше сосредотачиваться или чаще доводить дело до конца, чем я был бы способен в нормальном состоянии. Но это не совет. Жить жизнью торчка не советую никому. Я держался на верхнем уровне, и это все равно было довольно низко. То, что это не способ достичь музыкальной гениальности или чего-нибудь еще, это точно. Это была эквилибристика. У меня на руках уйма дел, вот песня, которая выглядит интересной, я хочу записать то, и то, и то — и я занимаюсь этим пять суток подряд, идеально балансируя на качелях из кокаина и героина. Но штука в том, что после дней шести-семи я забывал про баланс. Или у меня кончался то один груз на этих весах, то другой. Потому что всегда приходилось думать об истощении запасов. Так что для моего выживания было принципиально брать размеренный темп.

Я же на самом деле никогда не перебарщивал. Хотя насчет «никогда» это я махнул — случалось, случалось мне уделываться в полную и абсолютную срань. Но, думаю, наркотики правда стали для меня чем-то вроде подручного средства. Я понял, что функционирую за счет этой подпитки, а все остальные—нет. Они стараются угнаться за мной, а я просто шпарю и шпарю. Могу не останавливаться, потому что я на чистом кокаине — в моих баках высокий октан, а не какое-нибудь разбодяженное дерьмо, и если я чувствую, что уже чуть-чуть зарываюсь, что пора сбавить пары, впрыскиваю внутрь малую долю герыча. Хотя сейчас это звучит слегка по-идиотски, спидбол правда был моим топливом. Но я должен вколотить в голову любого, кто это читает, что это был нежнейший-нежнейший кокаин и чистейший-чистейший героин — не уличное палево, не оскребки с мексиканских сандалий. Настоящая штука. Я к этому все время относился очень по-шерлокхолмсовски. Чтобы управляться с крайностями своего настроения, с подавленностью или с приподнятостью, я буду канатоходцем. И, постоянно так себя выравнивая, я мог проводить на ногах сутки и сутки, не понимая, что я вообще-то изнашиваю окружающих просто до дыр.

В это время я стал больше и ближе общаться с Джоном Ленноном. Мы теперь зависали довольно часто — они с Йоко заглядывали ко мне то и дело. Но с Джоном была такая штука — хоть он и строил из себя крутого, хватало его ненадолго. Он пробовал каждую херь из моего ассортимента, но навыка, как у меня, у него не было. Немного того, немного этого, парочку депрессантов, парочку стимулянтов, кокс и герыч, и на мне можно пахать. Я импровизировал на ходу. А у Джона все приключения неизбежно заканчивались в моем сортире в обнимку с унитазом. И Йоко на заднем плане: «Все-таки ему это нельзя», а я говорил: «Я понимаю, но я ж его не заставлял!» Но он всегда приходил заново, где бы мы ни были. Помню, как-то вечером в отеле Plaza он появился в моем номере — и скоро из номера исчез. Я беседую с женским обществом, а их дружки все как один: интересно, куда Джон свалил? И я иду в сортир, а он тут как тут, целуется с паркетом в лежку. Перебор с красным вином плюс сколько-то героина. Пошла горлом цветомузыка. «Не шевели меня, тут такие красивые досочки» — а лицо зеленое. Иногда я думал: интересно, они ко мне в гости ходят или у них тут чемпионат по удолбежке, а я не в курсе? Насколько помню, если Джон покидал мой дом, то только в горизонтальном положении. Или как минимум в подпертом.