Жизнь

Моя жизнь переполнена кошмарами, которые переступили границу сна и вошли в реальность. Разум устал перерабатывать жуткие новости и уже отказывается воспринимать происходящее всерьез. Сердце онемело от боли. Душа глубоко погрузилась в темный мир, где нет рассветов и закатов, где ветер не ласкает пряди волос, а воздух не пахнет дождем.

Судьба, может, хватит? Раскроешь свои карты и дашь мне… Нет, не победу! О помиловании прошу тебя, судьба!

Мои руки испачкали мелки пастели. Я рисовала, встречая рассвет. Потрясения, пережитые мною за последние дни, наконец, нашли выход – они изливались на чистые холсты.

Чувства. Эмоции. Воспоминания.

Я рисовала, будто это – мой воздух. Я рисовала, будто это – весь смысл мира.

Хотя почему будто?

Да, это был мой мир – погрязший во мрак или вспыхивающий рассветным пламенем.

Сегодня вечером будет бал, на котором меня представят королю и королеве Испании. Мой дебют. Мой первых выход в свет. Ледяное предчувствие сковывало все внутренности при одной только мысли, что невинные люди могут пострадать из-за моего согласия там появиться.

Я закончила рисовать кровавый рассвет и вытерла руки. Глаза болели от напряжения вызванного ночным творчеством. Я пару раз зажмурилась, чтобы немного облегчить страдания и устало помассировала шею.

Солнце вступало в борьбу с дождливыми тучами ноября. Оно с наслаждением побеждало их и ласкало лучами стены моей студии.

Я открыла окно, впуская свежий утренний воздух. Холод игриво проникал в комнату, насыщая окружающие предметы. Я глубоко вдохнула прохладу и попыталась смириться с мыслью, что необходимо поспать.

Поджав губы, я отошла от открытого окна и вдруг замерла. Мой взгляд наткнулся на отцовский блокнот, который так беззаботно лежал на одном из столов. Сердце сжалось от болезненных воспоминаний и поборов новый приступ отречения, я двинулась к нему.

Мои пальцы скользнули по мягкому кожаному переплету с затертыми углами. Несколько дней назад этот блокнот составлял все мое богатство. Теперь у меня есть банковский счет с цифрой в шесть нулей, какая-то недвижимость и титул. И я уверена, что многие не поймут или осудят, узнав, что этот блокнот так и остался для меня самым дорогим в мире наследством. Я прижала его к груди и прерывисто задышала, борясь с очередным приступом слезливой тоски.

Мой прежний мир, я по тебе скучаю! Родители, для меня вы родные навсегда! Мама, ты оставила мне восемь заповедей, которые стали моим фундаментом.

И теперь, я уверена, что в пятницу последнего месяца года ты рассказала бы мне правду. Но, увы, не успела.

Есть одна навязчивая, непокорная мысль, которая все чаще и чаще всплывала в сознании. Утратив родных, обретая угрозу для себя и окружающих, я продолжала изнывать от любви к мужчине, которому эта любовь не нужна…

Так нужна ли я этому миру? Неся смерть и нераскрытые тайны я, кажется, готова потеряться там, внизу, среди масс печальных надгробий, символов когда-то мечтающих людей.

– Ну, рассказывай! Как подготовка к балу? Волнуешься?

Латти ободряюще улыбалась и потянулась за своей чашкой с теплым чаем на травах. Она только покормила моего будущего крестника и уложила в колыбельку, которая стояла рядом. Вставать ей пока запрещали доктора из-за риска нарушения сохранности швов.

Я расположилась в кресле у ее постели, попивала ароматный чай из кремовых чашек на квадратных блюдцах и пыталась перенять ее оптимизм.

– Хорошо. У меня толпа помощников и советчиков. Думаю, все пройдет удачно.

Проницательные серые глаза молчаливо выведывали все мои тайны.

– Мне звонила Ронни, – мягко сказала она. – Говорит, что ты так и не отвечаешь на ее звонки. Я обещала, передать тебе, что они с братом скучают по вашим встречам.

Поджав губы, я посмотрела в свою чашку.

– Я тоже.

– Тогда в чем же дело?

Мой тяжелый вдох был паузой, перед исповедью.

– Дело в их незащищенности, Латти. Ребят никто не охраняет, и я переживаю за них. Пока нам лучше не видеться.

– Зоя?

Я подняла взгляд на лицо Златы.

– Это ведь не все причины, правда?

Не выдержав натиска ее прозорливости, я взглянула в окно.

– Я не могу больше верить, – прошептала я. – Никому. Я должна быть… недоверчивой. И проще делать это на расстоянии с людьми, которые мне небезразличны.

Повисла тишина. Я понимала, как неприятно слышать ей это признание, но и утаить его не смогла.

– Это тяжело, Зоя, – в ее голосе неприкрыто звучало сочувствие. – Должен быть хоть кто-то, кому ты можешь открыться!

– Больше всех я верю тебе, Виктору, Гаспару и Ксавьеру, – грустно сказала я.

– А как же Себастьян? – охнула она.

Я вздрогнула от звуков имени, которое неуловимо вносит в яркое воображение его взгляд, мелодию голоса и теплоту его объятий.

– Я люблю его, Латти, – тихо ответила я и перевела на нее взгляд. – Но мне кажется, что эта любовь меня и убьет.

Через два часа автомобиль вез меня домой, где уже ждали мастера по визажу и парикмахерскому делу.

– Учти, детка, второй вальс за мной! – говорил мне через динамик телефона Ксавьер.

– Почему второй, а не первый? – нахмурилась я.