Какая-то подруга Мэри недавно разместила на ее страничке цитату Халиля Джубрана о смерти. Я кликнула на профиль этой подруги и прочла ее последний пост:
Не смей быть одной из этих, говорящих или пишущих подобные вещи, из этих, которым нужно, чтобы другие что-то о них думали.
Я пощелкала по профилю Мэри, чтобы найти фотку Элинор, ее семнадцатилетней дочери. Клубничные волосы. Широкие, плоские щеки Вика. Элинор представлялась доброй и умной, каким был ее отец. И кажется, не имела бойфренда. У девушки были толстые икры, и она играла в софтбол.
Если бы Элинор действительно открыла охоту на меня, это было бы объяснимо. Я разорвала ее жизнь одним щелчком своих непочтительных пальцев. Большинству людей такие угрозы по барабану. Маленькие девочки не убивают людей. Они же просто глупенькие маленькие девочки. Но никто не понимает, что такое маленькая девочка. Мы начинаем жизнь твердыми и жесткими, как стеклянные шарики.
Я представила маленькую Элинор в маленькой, чистенькой машинке, пересекающую Техас с кляпом и ножом. И как раз в тот момент, когда я с головой ушла в эту мысль, дверная ручка повернулась, и я подскочила.
Это оказался всего лишь Леонард. Он прошагал ко мне через весь дом, бормоча, словно продолжая давно начатый разговор.
– Леонард! – крикнула я. Какая-то часть моего сознания усомнилась в том, что это не уловка, что он не полностью себя осознает.
– Ой, – сказал Ленни, наконец разглядев меня.
– Иисусе…
– Ой, дорогая! Я бесконечно виноват!
Он коснулся рукой лба. Тот блестел от испарины. Я посмотрела на руки Леонарда. Многие руки напоминали мне отцовские. В частности, недалеко от дома, где я росла, стояла заправочная станция, где работал один заправщик. В тот день, когда я получила права, я проехала мимо своего бывшего родного пристанища. Дом был продан семейству из шести человек. Приблизившись к высокому дубу с бесформенной клумбой с тюльпанами, окружавшей его ствол, я увидела, что все они высыпали во двор. Отец играл в догонялки с одной из дочерей. Мать пила чай со льдом и улыбалась своему выводку. Потом я заехала на заправку. Заправщик вспомнил меня – или скорее вспомнил папину машину. Он не стал спрашивать, где мой отец. Это был пакистанец, спокойный, любезный, и, когда я глянула в боковое зеркало, его руки на заправочном пистолете были руками моего отца. Я узнавала их повсюду. Я дала этому человеку больше чаевых, чем он заработал бы за всю неделю. Заправщик любил моего отца той безмолвной любовью, какой мужчины любят других мужчин, с которыми видятся нечасто.
– Ленни, – проговорила я уже мягче, – все нормально.
– Это Паркинсон и Альцгеймер.
– Что?
– У меня. Пожалуйста, не говорите остальным. – Леонард рассеянно махнул в сторону окна, потом указал вниз, туда, где была квартира Кевина.
– А… Не скажу.
– Даже сам врач был ошеломлен. Он тоже старый еврей. Сказал: «Вы, должно быть, немало нагрешили в жизни». Ха!
– Когда вы это узнали?
– Я уже знал.
Мы услышали, как в отдалении взвыли койоты. Их голоса казались яркими и тощими. По вечерам в Каньоне все замирало. Либо яростный ветрище, либо полный штиль.
Леонард оглядел мое жилище. Уставился на конверты на моих столах, как на женское белье. Большинство из них были просроченными счетами.
– Вы таинственная женщина, Джоан.
– А вы – любопытный старикашка.
– Возможно. Но я богатый любопытный старикашка. Почему бы вам не быть со мной поласковей? Никогда ведь не знаешь, кто кого упомянет в своем завещании.
– Никогда не знаешь, – согласилась я, впиваясь пальцами в столешницу. Мне так нужны были деньги! Когда у меня были деньги, я могла уехать на машине прочь от себя самой.
Леонард проверил время по часам, которых я никогда раньше не замечала, потом потряс ими у меня перед носом.
– Видите это, друг мой?
– Что?