Живой пример

Люси Беербаум напоминает, чем человечество обязано биохимии, начиная от снотворных и кончая инсулином и гормонами. И все еще обращаясь к Райнеру Брахфогелю, она перечисляет, что может быть достигнуто целенаправленным вмешательством в генетическую программу человека: лечение наследственных болезней, искусственное восстановление органов и конечностей, планирование пола будущих детей, эффективная борьба с раковыми заболеваниями, возможность совместной работы мозга и компьютера.

— Судьба, бывшая до сего времени делом веры, для нас заключается в химическом строении живой клетки, — сообщает Люси Беербаум и спрашивает: — Разве мы от этого ничего не выигрываем? И разве это не способствует лучшей ориентации человека во внешнем мире?

Снова движение в зале, глухой протест. Райнер Брахфогель осведомляется, где же кончается путь исследовательской мысли, и Люси на это отвечает: этого мы не знаем, но с этим надо примириться. Между Люси и ее ассистентом начинается перепалка: скептический вопрос — быстрый утвердительный ответ, что-то кажется безнадежным, что-то сомнительным; например, Люси говорит о чести: стремиться к познанию ради самого познания — это, пожалуй, тоже дело чести.

Публика становится свидетельницей диалога, который нынешней ночью будет иметь продолжение. Легкомысленная самонадеянность — так называет Райнер Брахфогель богоравное применение средств познания. А Люси возражает: впечатление кощунственной дерзости возникает, вероятно, потому, что мы еще не привыкли к своему знанию. Некоторые коллеги начинают изображать из себя бога, под аплодисменты заявляет Брахфогель. И Люси, защищая уже безнадежную позицию, возражает снова: кому это не по силам, кто не в состоянии вынести нового знания, тому не заказано дезертировать. Бегство от неуклонно развивающегося познания или в страхе перед этим по-знанием происходило всегда, происходит и сегодня.

Надо думать, что теперь все нападают на Люси, прежде других элегантный догматик, но также и домохозяйки, которые то и дело кричат что-то с места; только ее ассистент молчит, растерянно и ожесточенно. Конечно, диспут продолжается дольше положенного, а потом они еще сидят «в узком кругу», за жидким красным вином, довольно-таки мирно настроенные — только Брахфогеля среди них нет.

— Тот, наверно, бросился в горную речку, — предполагает Хеллер, но Рита Зюссфельд, метнув на него строгий взгляд, продолжает:

— И вот далеко за полночь Райнер Брахфогель перехватывает Люси у дверей ее комнаты. Он отклоняет приглашение войти и без обиняков, прямо здесь, в коридоре, спрашивает, считает ли она, что у человека могут быть серьезные основания для дезертирства? Конечно, говорит Люси, разумеется. А может ли она себе представить, что бегство совершается единственно на том основании, что человек не хочет стать совиновником преступления? Да, уж это профессор Беербаум может себе представить. Райнер Брахфогель: тогда с сегодняшнего дня считайте меня дезертиром. Возможно, он благодарит ее напоследок, возможно, кланяется и совершает официальный обряд прощания, так или иначе история эта кончается разрывом, уходом по убеждению.

— Ну вот, — с облегчением говорит Рита Зюссфельд, — это мое предложение, я сделала себе массу всяких заметок, все проверено, единственно, что эту историю надо еще написать, при этом нашу тему — я уже говорю «наша тема», — пожалуй, следует разработать более четко.

Пундт кивает головой, Пундт надувает щеки и повелительным жестом вскидывает руку над столом.

— Вот он, наш пример, наконец мы его нашли, наши поиски оказались не напрасными.

— Кто же напишет текст? — спрашивает Хеллер. — Кто обеспечит эту «малость»? Должен признать, этот эпизод задел и меня, не в последнюю очередь потому, что я вижу здесь образцовую двусмысленность, большое «да» и маленькое «нет», но все-таки выносить окончательное решение, мне кажется, еще рано. Чтобы судить о том, годится материал или нет, надо все-таки сначала его написать.

— Только не я, — объявляет Рита Зюссфельд. — Надеюсь, от меня этого никто и не ждет.

— Эту «малость» возьмет на себя господин Пундт, у него самый большой опыт и самая уверенная рука. Таким образом, можно надеяться, что завтра мы спрыснем третий раздел. Хватит уж, сколько можно.

Пундт решительно возражает: нет, нет, это исключено, никак невозможно, для внутреннего употребления еще куда ни шло, он, пожалуй, и согласился бы что-нибудь сочинить, но для официальной хрестоматии — тут от него требуют слишком многого.

— Но нам пора закругляться, — говорит Хеллер, — я зато, чтобы завтра мы с этим покончили. Материала у нас достаточно, а на крайний случай существует испытанное средство — голосование.

Они не одни; Рита Зюссфельд показывает коллегам на дверь, там стоит мрачная горничная Магда, стоит молча, но очень хочет, чтобы на нее обратили внимание. В чем дело?

— Посылка с каким-то господином, только мне он ее не отдает, хочет передать в собственные руки. Шпитляйн фамилия, что ли…

— Это мне, — говорит Пундт, — дядюшка Шпитляйн привез подкрепление из Люнебурга, можно будет сразу пропустить по одной.