Живой пример

Кто там держит лифт? Майк Митчнер нажимает кнопку и не отпускает, но ему все же не удается спустить лифт — чуть только он дойдет до второго этажа, как тут же снова ползет вверх на тринадцатый, вверх-вниз, словно этот лифт работает по принципу маятника или же, что, впрочем, больше похоже на правду, какое-нибудь бюро переезжает с этажа на этаж. Они поднимаются пешком на второй этаж, и здесь Майку удается перехватить лифт; в кабине на полу сидят две девочки и озабоченно разглядывают что-то в белой картонной коробке.

— Что вы тут делаете?

— Здравствуйте, господин Митчнер, а мы вас видели по телевизору, — говорят девочки.

На дне коробки наполовину прикрытая листьями салата лежит черепаха.

— Ее зовут Альберт, — сообщают девочки, — Альберт болен, у Альберта нет аппетита, поэтому мы и катаем его вверх и вниз. Если хотите, можете его потрогать.

Оба — Митчнер и его бывший учитель — добродушно похлопывают черепаху, желают ей вновь обрести хороший аппетит и выходят на двенадцатом этаже.

Дверь без таблички, значит, здесь, думает Хеллер, но, хотя он этого ожидал, ему все равно кажется странным, что за какой-то неприметной обычной дверью, покрашенной тусклой краской, живет Майк Митчнер, кому скорее подошла бы дверь из цветных стекол или занавес из хрустящих станиолевых лент.

Прошу заходить. И еще раз: милости просим. Спасибо, говорит Хеллер, спасибо; и в удивлении топчется на месте, так что Майку приходится подтолкнуть его из прихожей в большую светлую комнату. Нет ни афиш на стенах, ни картин, ни цветов, ничего такого, что оживляет и греет, что собирает пыль, но и манит посидеть подольше или по меньшей мере побуждает к сравнению. Вместо этого всюду стеклянные плоскости в металлической оправе, все отделано и оковано металлом, пластмассовая мебель, белая и безликая, прозрачные стеклянные часы, стеклянная книжная полка, на которой, к удивлению Хеллера, лежит старый бинокль. Здесь, среди этих белых стен, так и ждешь появления людей в белых халатах, и, если бы сейчас его самого заставили облачиться в такой халат, а налицо надели бы стерильную маску, Хеллер принял бы все безропотно, как дань этому помещению.

Там, в кресле, устремив пустой взгляд на золотистый механизм часов, сидит целлулоидная кукла в рост человека, с длинными волосами, длинными ресницами; нет, смотрите-ка, она двигается, встает сама собой и выдает улыбку, скупую и недвусмысленную, специально для Майка. И Юрген Клепач, задравший ногу на подоконник, прерывает поиски королевства из четырех букв, швыряет в сторону кроссворд и с улыбкой приветствует вошедших.

— Детки, — говорит Майк, — вы уже знаете моего старого учителя, я пригласил его закусить с нами, надеюсь, у вас что-нибудь найдется? Это господин Хеллер, а это Юрген Клепач и Тамара.

— Сардины в масле, — отвечает Клепач, — у нас завал сардин.

— У нас ведь были супы, — говорит Майк, — раковый суп, суп из бычьих хвостов, из угрей, луковый суп. Куда же они все девались?

— Тамара, — говорит Клепач, указывая на Тамару, но не столько с упреком, сколько для объяснения, — Тамара питается исключительно супами.

— Тогда надо будет принести что-нибудь из ресторана — и побольше чипсов. Но сперва дайте нам чего — нибудь выпить и, конечно, яблочный сок.

Они пьют пшеничную водку с яблочным соком, потом Майк Митчнер показывает своему бывшему учителю квартиру, разъясняет ему преимущества холода, голых стен, отсутствия украшений, что, по его мнению, исключительно соответствует нашему времени или даже служит его выражением, он, Майк, восхищается и конкретными утопиями нашей эпохи, и ее жестокими банальностями.

— Помните, господин Хеллер, как вы однажды сказали: «Банальности откровенней любой метафизики».

— Звучит неплохо, кроме того, я по-прежнему так считаю.

Но теперь он хотел бы узнать, что это за бинокль и почему он лежит на таком почетном месте? С этими словами он берет с полки привлекший его внимание бинокль, подносит его к глазам и тут же в удивлении опускает: окна дома напротив предстали ему в красноватом сумраке: это что же, ночной бинокль?

— Да, — говорит Майк, — это ночной бинокль, мне его подарил один приятель. Кстати, Харальд Пундт, сын вашего коллеги. У этого бинокля есть своя история.

— Ты знаешь, что он погиб?

— Да, — отвечает Майк.

— И что он покончил с собой после государственного экзамена?

— Да, и это знаю. Одно время мы жили вместе, это было давно, я тогда еще выступал с песнями протеста. Бедный парень. Бывали дни, когда он жил в каком-то экстазе, он мечтал испробовать новые возможности протеста, готов был даже на самоубийство, лишь бы привлечь внимание к неблагополучию.

— А его отец об этом знает? — спрашивает Хеллер, и Майк отвечает:

— Я с ним об этом не говорил.

Янпетер Хеллер подносит бинокль к глазам, наставляет его на многооконный фасад соседнего дома и слышит, как Майк произносит слово «Россия», а, помолчав немного, говорит: