Живой пример

— Разве это еще не решено? Разве то, что ты ушел от нас, — не решение? А все эти годы, когда каждый из нас жил своей жизнью, — они, по-твоему, ни о чем не говорят? Ах, Ян, зачем еще тратить силы, зачем искать слова, если уже ничего нельзя изменить.

Она делает знак девочке, чтобы та поторопилась.

— Собирайся, Штефания!

Но Штефания занята делом, она делит мороженое на составные части и по ложке плюхает в свои крошечные посудинки: сюда — шоколадную крошку, туда — хлопья сливок, сюда — мятую клубнику; всего понемножку, все аккуратно разложено по хорошеньким кастрюлькам и сковородкам и теперь, наверно, будет вариться.

— Что ты вытворяешь, Штефания! Доедай мороженое и уложи кухню обратно в коробку.

А теперь надо описать вот что: как Хеллер и Шарлотта смотрят на ребенка; девочка ест мороженое то из стакана — без особого удовольствия, — то из своих кастрюлек, смакуя каждую ложечку — как вкусно; она постукивает ложкой по своей пластинке и предлагает родителям отведать ее стряпню, но они вежливо отказываются. И вот Штефания поворачивается к соседнему столику, где в это время торговцы с рынка потешаются над чужой бедой: жил-был в деревне некий человек, однажды он бросил в унитаз горящий окурок, не подозревая, что перед этим кто-то кинул туда пропитанную бензином тряпку. Говорят, пламя вспыхнуло нешуточное, но это еще не все. Когда незадачливый парень, лежа на носилках, стал рассказывать санитарам, отчего у него на заду ожоги, те так заржали, что уронили носилки и вдобавок поломали ему еще несколько ребер. Да, есть люди, за которыми беда, можно сказать, по пятам ходит, заключают торговцы. И как потом Шарлотта вскакивает, укладывает в сетку игрушечную кухню, помогает Штефании надеть плащ и сразу же подводит ее к Хеллеру, чтобы она с ним попрощалась, но не слишком долго и чинно, а коротко и без церемоний — для этого она во время прощания крепко держит дочь за руку выше локтя. Он будет ждать за этим столом, еще раз повторяет Хеллер. Гм…

Кое-кто из торговцев здоровается с Шарлоттой, когда она за руку с ребенком идет через кафе. Вот они переходят улицу, ныряют в лабиринт рынка и пробираются между ларьками и фургонами, мелькая то здесь, то там на открытых местах, потом машут на прощанье и исчезают из виду.

Молча сидит Хеллер перед плотной гардиной, впитавшей в себя застоявшийся табачный дым, по соседству с подвыпившими торговцами, которые потешаются над чужой бедой, сидит за тем же покрытым истертой клеенкой столом, где не раз сиживал прежде со своими учениками, горячо обсуждая, есть ли, скажем, сходство между Че Геварой и шиллеровским Моором. Не позвонить ли Майку? Или угрюмому Рюбезаму, который поначалу во всем с тобой соглашается, чтобы потом с тем большей беспощадностью опровергнуть твои аргументы? А может быть, Инесе, считавшей обязательным, чтобы хоть одна часть одежды у нее была красного цвета? Молодой педагог кладет на стол портфель, достает оттуда несколько тонких брошюр и книгу, заказывает у терпеливо ожидающего кельнера еще один кирш и ставит портфель обратно к ножке стола. Первым делом он берется за книгу. На синей обложке четкими белыми буквами напечатано: Иоганнес Штайн «Цена надежды», а пониже, более мелким шрифтом: «Памяти Люси Беербаум».