Она признавала, подтверждала; перед лицом тех двоих на нарах Люси не делала никаких попыток увернуться от прямого ответа или что-то выиграть, напустив туману; наоборот, казалось, своими четкими ответами она стремится сократить процедуру допроса. Ей не всегда было легко понять вопросы штатского, нарочито безразличные, произносимые скороговоркой; она неотрывно смотрела на своих товарищей, которые слушали ее, превозмогая боль; даже Алексис поднял голову и сквозь оцепенение глядел на нее затекшими глазами. Тут уж не надо было доказывать, что между нею и этими людьми существует связь. После «спецобработки» они непрестанно шевелили губами, создавалось впечатление, будто они про себя комментируют ответы Люси.
Да, она тоже распространяла заводскую газету и в дождь, пока рабочие дожидались, когда им откроют ворота. От Люси не укрылось, каких усилий стоило сидевшим на нарах следить за ее ответами, заметила она и то, с какой тревогой ждали они каждого нового вопроса.
Да, было событие, послужившее толчком к тому, что она стала участвовать в выпуске газеты. Люси имела в виду случай с девушкой: ей затянуло волосы в машину, но после обеда она снова приступила к работе, потому что узнала, что дирекция завода рассматривает это происшествие не как несчастный случай, а как «неслыханное легкомыслие» и не намерена выплачивать ей пособие.
Штатский упростил свои вопросы; все они начинались теперь однотипными оборотами: разделяете ли вы мнение, что… Или: вы также убеждены в том, что… Или: следовательно, я могу заключить, что…
Люси делала вид, будто не замечает, как он все теснее сжимает ее кольцом вопросов.
— Разделяете ли вы мнение, — спросил он, — что между теми, кто распоряжается машиной, и теми, кем распоряжается машина, существует непримиримый конфликт?
Люси, не сводя глаз с Никоса и Алексиса, кивнула и тихо сказала:
— Да.
— Вы также убеждены в том, — спросил штатский, — что самая неотложная задача — это основать рабочую организацию без бюрократов?
— Да, — ответила Люси, — потому что именно бюрократия всегда срывает все начинания.
— Вы также разделяете мнение, — спрашивал штатский, — что большинство людей не любит свою работу и самые сильные чувства, владеющие человеком на рабочем месте, — это отвращение и ненависть?
Люси видела, что двое на нарах замерли, и, отвечая на их взгляд, в котором ей почудился молчаливый призыв соблюдать предельную осторожность, сказала:
— Если работа помогает человеку установить контакт с окружающим миром, она должна стать более почетным делом.
Не повышая голоса, не выражая ни удовлетворения, ни разочарования, штатский заявил, что его вопросы целиком и полностью воспроизводят фразы из небезызвестной статьи «Плетка», напечатанной в последнем номере газеты. Еще не кончив говорить, он протянул Люси экземпляр и спросил:
— Знаете вы эту статью?
Люси кивнула, но этого ему было мало, и он повторил вопрос:
— Знаете вы эту статью?
— Да, — сказала Люси, — я знаю эту статью.
Сидевшие на нарах забеспокоились, зашевелились, как будто собирались заявить протест.
— Известно ли вам, кто написал эту статью? — спросил штатский.
Алексис наклонился, чтобы руки державшего его человека не так давили ему на плечи; глаза у него сузились.
— Все статьи печатаются без подписи, — сказала Люси.
— Значит, вам это неизвестно? — спросил штатский.
Люси, вцепившись в край стола, ответила:
— Нет, мне это неизвестно.
— Тогда отпадает вопрос, — заявил штатский, — не вы ли сами написали эту статью.
Он кивнул: в этом жесте опять-таки не было ни разочарования, ни удовлетворения. Он произнес какие-то слова, которых она не разобрала, потому что старалась встретиться глазами с товарищами, ей хотелось получить от них знак одобрения, но они упорно молчали, хотя и менее сосредоточенно, чем раньше.
Штатский повторил:
— Вы можете идти, мне вы больше не нужны, — и поскольку Люси, видимо, все еще не понимала, что он говорит, пояснил: — Ваша помощь нам больше не требуется.
Люси нерешительно подошла к нарам; не могу же я, думала она, уйти, не обменявшись с ними хоть словом, — и секунду стояла возле них, словно ожидая рукопожатия; однако теперь, когда она исполнила то, чего они от нее требовали, все дальнейшее они, казалось, оставляли на ее усмотрение, в том числе и форму прощания.
Она ушла, не простившись. Никто не прислушивался к ее шагам. Сжав губы, приблизилась она к двери, слегка покачнулась, глянув в уходивший вниз коридор, и пошла, то и дело хватаясь за стену, чтобы не упасть. Шаги ее становились все медленнее, медленнее и тише, вот-вот она остановится и передумает, пересмотрит свое решение. И она действительно остановилась, прислонилась спиной к стене и подняла глаза к потолку. Обратно она не пошла.