Жёстко и угрюмо

Ночами мне снились широкогрудые воины в смазанных жиром кольчугах, деревянные кумиры Перуна и Велеса, и двадцатилетний князь Владимир, оригинальный представитель своего яркого времени, причисленный ныне к лику святых: удавил родителей жены, зарезал брата, извёл бессчётное количество простолюдинов – и через реки крови привёл соплеменников в христианство. Жизнь человека ценилась дёшево, раба меняли на взрослого козла.

Я смотрел в глаза дочери – она всё ещё была подключена к потусторонней реальности, вокруг неё кружили демоны и тени предков, и дважды в месяц она страшно кричала во сне. Я смотрел в её глаза и видел там тысячу минувших поколений; предки подпрыгивали и рычали, выкусывали блох, швыряли камни, обгладывали кости, вонзали друг в друга ножи, снимали скудные урожаи, изобретали паровые машины, магазинные винтовки и луноходы, – и одновременно с этим исправно и непреложно переставляли самоё себя на тридцать, сорок, пятьдесят лет вперёд; гении, болваны, великие полководцы и полярные лётчики, эффективные менеджеры и крепкие хозяйственники, тираны и демократы, почвенники и западники, святые и грешники, русские и узбеки, чеченцы и якуты занимались тысячей разных дел; но однажды щёлкала Большая Кнопка – и каждый рожал себе подобного.

Жена привязывала дочь к груди и спине, носила её дома и на улице, кормила на ходу и сильно похудела. Чтобы существо не скучало, ему купили слинго-бусы – взрослый вешает их на шею, а младенец, соответственно, теребит и гложет, разминая дёсны.

Существо признавало только физический труд: если родитель готовил поесть, или убирался, или шёл в магазин, – привязанная дочь помалкивала, ибо соучаствовала. Но сидеть за компьютером с нею на руках было невозможно. В присутствии младенца интеллектуальная и творческая энергия не высвобождалась. Работа мозга требует сосредоточения – а сверхчувствительный, нежно сконструированный младенец предпочитает, чтобы взрослый уделял ему хотя бы часть внимания. Я стал работать меньше и быстрее. Деловые встречи длились не более получаса: в определённый момент я объявлял себя отцом новорождённой дочери и уходил.

К началу лета я превратился в полноценного слинго-самца. Выходя из дома по любой надобности, я приматывал существо к себе – и оно наслаждалось. Оглашало округу воплями радости и пыталось петь песни.

Жена провела контрольное занятие: могу ли я выдержать слинго-прогулку длительностью в два часа? Могу ли быстро размотать шарф – и тут же примотать? Я мог.

– Теперь ты готов, – сказала жена. – Завтра утром пойдёшь со мной. Тебе понравится.

Я знал, куда мы идём. Каждое воскресенье адепты тайного ордена собирались в «Старбаксе» возле метро «Фрунзенская». Наивные граждане, возжелавшие в такое время посидеть за столиком с книжкой или ноутбуком, обычно приходили в ужас и исчезали.

Слинго-мамы, все как одна физически крепкие, румяные, мускулистые, напоминающие героинь сталинского имперского кинематографа, появлялись, обвешанные гроздьями детей всех возрастов, и оглашали пространство приветственными междометиями. Годовалые дети привязывались к спине, полугодовалые – к груди, а выросшие, трёх- и четырёхлетние, путались под ногами. Кафе заполнялось детскими воплями. Дети визжали, пукали и опрокидывали стулья. Мелькали пелёнки и памперсы. Тут и там свободно извлекались розовые груди, и слинго-младенцы питались, не отходя от кассы. Царило полное равноправие: одни сектантки приезжали на метро, других привозили на чёрных «мерседесах» личные шофёры. Робкие мужья жались по углам, периодически их выдёргивали в центр сборища и предъявляли.

Я выдержал почти десять минут, после чего сбежал под благовидным предлогом: покурить. Для слинго-отца сигареты – спасение, на это указывал ещё Довлатов.

Но жена оказалась права: мне понравилось. По крайней мере, слинго-конференция не выглядела парадом дорогостоящих колясок. Почти все слинго-мамаши были веселы, свирепы и бесконечно уверены в себе. В прошлой жизни многие считали себя неудачницами, ходили на низкооплачиваемые работы, жили в тесных квартирах, набитых нелепыми родственниками. Другие пытались стать бизнес-леди и зарабатывали на этом неврозы. Затем погружались в материнство – и оно давало им ощущение реализованности. Жизни, проживаемой ярко и полноценно. Прижатый к телу ребёнок стимулировал выработку гормонов удовольствия, – и женщины прощались с работами, карьерами, профессиями, и рожали одного за другим, пока позволяло здоровье. Отборные слинго-шарфы хранились десятилетиями, пока наконец в сорок лет мать троих или четверых отпрысков не выходила на слинго-пенсию.