Жил-был коть…

Грязное и обнаглевшее племя захаживало в дворы, чтобы чем-то поживиться с помощью детей, обученных попрошайничеству с пеленок. Женщины изредка предлагали погадать тем, кто в этом нуждался. Но чаще всего, они под шумок крали то, что плохо лежит. У жителей двора еще не остыла в памяти история месячной давности, как у семьи Петренко прямо с чердака поснимали постельное белье. Малышню пугали, будто цыгане воруют детей. Сегодня я пожимаю плечами: зачем? Чего-чего, а детей у цыган своих хватает. Тем не менее, услышав сигнал из окна, дворовая ребятня с визгом разбегалась кто куда. Элла схватила мою маму за руку и потащила под лестницу черного хода. В старых дореволюционных домах непременно было два подъезда. Один – парадный ход с фасада для хозяев квартир и их гостей. Для прислуги, прачек, доставщиков молока и мяса существовал черный ход со двора.

Девочки сидели в темной и прохладной тишине. Элка зашептала:

– Нас здесь никто не найдет.

– Мы прямо, как партизаны, – сказала мама.

– Ира, а давай поклянемся…

– Что?

– Давай поклянемся, что никогда с тобой не расстанемся.

– И что будем дружить с тобой вечно, – добавила моя мама.

– А когда у нас родятся дети, мы их поженим.

– Давай! – Почти крикнула мама. – Чур у меня девочка!

Элка приложила палец к губам и осмотрелась по сторонам.

– Чем же нам поклясться? – Спросила она.

– А вот чем, – почти прошипела моя мама, переведя взгляд на перила.

После 1917 года их вряд ли кто-то реставрировал. Дом номер 46 на Владимирской пережил на то время Центральную Раду, Украинскую Народную Республику, Директорию, голодомор и, наконец, фашистскую оккупацию Киева. Перила черного хода оставались неизменным местом для заточки когтей у котов, которые плодились, несмотря на все невзгоды и войны.

Моя мама провела ладонью по испещренной занозами, кострубатой поверхности деревянных перил.

– Элка, теперь ты!

Её подруга зажмурила глаза и дернула рукой по перилам.

– Клянусь! – Прошептала Элла.

Глава вторая

Сегодня мы летим в Тель-Авив на "детокс". Моей дочке исполнился двадцать один год. Вот оно, счастье! Вспоминаю свою двадцать первую весну. Я тогда так не радовалась, как мне хорошо сейчас. Мы сидим в полупустом самолете кипрских авиалиний. Это просто чародейство какое-то. Я жмурюсь. Меня встречает голубое небо и мягкое осеннее солнце Земли Обетованной. Велком ту двадцатое ноября!

В Бен-Гурионе мы съедаем по шарику мороженого и берем такси. Водитель говорит исключительно на иврите и не хочет возиться с тремя русскими девчонками. Ему все равно, возле какого дома нас высадить. Под конец он выдавил из себя по-русски "спасибо" и по-дружески недодал нам сдачу в десять шекелей.

Вот она, РеховАлленби, центральная улица Тель-Авива, названная в честь британского фельдмаршала. Фактически это дорога к морю. Практически мы поселились в сером доме с огромными окнами в стиле баухаус. Шикарный вид снаружи, массивный холл с лифтом. На этажах – настоящая еврейская лаконичность. Длинный коридор, как в советских гостинках, заставленный всяким хламом. Под дверями соседей на коврике развалился старый жирный кот.

– Шалом, дружище! – Поздоровалась я с ним. – Ему лет двадцать, а то и больше. Твой ровесник, Машка, небось еще Одессу-маму помнит.

Рыжая котяра выпустила когти и сверкнула на меня глазами.

Квартира на грани фантастики! Но это с сарказмом, конечно. Нормальненько выглядит только общее пространство. А спальни – это, с позволения сказать, норы. И если у нас с Машкой комнатка более-менее – двуспальная кровать помещается, то у Аньки спальня – просто конура. Еще и с присвистом. В стене выдолблена здоровая дыра, и когда жильцы спешат утром на работу, то Аня слышит голоса из третьего измерения. Зато дверь в ее шестиметровую комнату закрывается на замок с засовами по периметру. Такой себе "Форт-Нокс" посреди РеховАлленби.

Через десять минут мы уже сидим на пляже. Мои ноги проваливаются в нежный, слегка хрустящий крохмалистый песочек. Я подымаю голову вверх и вижу клин перелетных птиц. Тушки то ли цапель, то ли журавлей-эмигрантов направляются в Африку. Они ловят воздушные потоки и постоянно меняют угол клина.

– Зимовать летите? – Спрашиваю якак бы у птиц и отхлебываю вино из термоса. – А у нас двадцатое ноября! В Киеве мокрый снег…

– Не надо про Киев, – качает головой Анька.

– У меня шикарный день рождения, – говорит Машка. – Через час в ресторан пойдем.

Слева от нас древний Яффо. На него указывает маяк. Небо светится, как китайский фарфор сквозь солнце. Розовые, фрезовые, эмалевые, аметистовые и нежно-голубые разводы пляшут по горизонту. Я смотрю на всё это роскошество, отхлебываю еще вина и продолжаю вспоминать…