Жил-был коть…

Я не знаю, есть ли во мне хоть капля еврейской крови, поскольку анализ на определение ДНК пока не сдавала. А если в моих венах течет маленький иудейский ручеек, то исключительно по линии моего деда. С фамилией Цеханович трудно не быть евреем, конечно, но и доказательств у меня нет.

Однако, мне пора вернуться к бабушке. Думала, что психотерапевт займется моими мухами в голове, но почему-то мы начали раскопки вглубь по материнской линии. Она увидела мою юную бабушку, которую семнадцати лет отроду вез на поезде дедушка из глухой российской провинции, чтобы жить с ней в Киеве. Вот она, моя митохондриальная прародительница, которая всем своим девочкам завещала выходить замуж без любви, но по суровой необходимости. Уехать, чтобы иметь шанс на лучшую жизнь. Так благое намеренье моей бабушки отпечаталось на моей маме, на мне и на моей дочери. Э-э-э, но это, право, все же лучше, чем тяга к бродяжничеству моей свекрови?

Весна в Киеве необыкновенно красива. В особенности, когда начинают цвести знаменитые городские каштаны. Шел 1956-ой год, моя маленькая восьмилетняя мама выглядывала из огромного балкона с колоннами бывшей генеральской, а ныне коммунальной квартиры в центре Киева. Ей были видны холмы и прекрасные золотоверхие церкви. А еще скверы, бакалейная лавка и трамвай под номером 9, который шел на Евбаз. На том балконе соседи отмечали дни рождения и играли свадьбы.

Однажды мы пошли на улицу ее детства, и мама показала мне эту террасу, нелепо торчащую из дома. В мои семнадцать лет их коммуналка виделась мне сказочными хоромами. Я и в голове своей не укладывала, как в квартире может быть больше трех комнат. Войти туда было невозможно. Я стояла с высоко задранной головой и представляла себе лепнину на потолках, ниши в стенах, альков в спальне, старинные двустворчатые двери, туалет с окошком во двор и огромную кухню в бело-синем кафеле. И непременно черный ход. Блин, наверное, во мне погиб замечательный архитектор. Это я так думала снаружи. Тогда я спросила свою маму:

– Чего ты боялась в детстве больше всего?

– Коридора, – ответила она. – Он не освещался в целях экономии, и по нему надо было пробежать двадцать шагов мимо дверей соседей, чтобы попасть в свою комнату.

Семьдесят лет назад внутри коммунальной квартиры на третьем этаже дома по улице Владимирской, 46, происходили совершенно реальные события.

В тот майский день мама сидела в углу балкона и наблюдала за соседями. Она получила "тройку" за контрольную по математике, и семья ушла в кино без нее. Кинотеатр "Будивэльнык" был отдушиной для жителей дома номер 46 по улице Владимирской и пристроек возле него, которые правильнее все же назвать бараками. В этих жутких сараях в центре столицы Украины без воды и газа жили еще более обездоленные семьи, чем люди в коммуналках.

Двор представлял собой вселенную, отгороженную от остального Киева кованным забором с воротами, которые закрывал на ночь дворник навесным замком. Внутри этой маленькой послевоенной реальности еще находились чуланы, в которых жильцы хранили уголь для топки печек. А дед Пипкун разводил в них кур, которыми потом приторговывал на Владимирском рынке. Однажды ночью кур украли. Во дворе разгорелся скандал. Дед обвинял Сёму из сороковой квартиры, а тот, в свою очередь, требовал официального расследования и указывал на "воровское отродье" старой Двойры. Этим отродьем был ее внук Марик. С Двойройтакже жили ее дочки Мася, Бася и Буся. На крики деда Пипкуна сбежалась вся их семья и многочисленные соседи.

– Кишмирентухес! (Поцелуй меня в зад – здесь и далее идиш). – Злобно кричал Сёма в сторону уходящей с места преступления Двойры.

– Драй папирус (через три бумажки)! – Парировала ему соседка.

– Старый шлемазл! Идиёт! – Вторили ей дочки!

Носастый часовщик Эдик Вейс был тайно влюблен в тощую и высокую ПесюГершман. Настолько тайно, что об этом знал весь двор, кроме мужа Песи. Эдик видел, что как раз сегодня дама его сердца одна. Ее строгий силуэт выглядывал из окна первого этажа.

– Мадам Гершман, а мадам Гершман! – Начал разговор Эдик прямо со двора.

Песя развернула свой орлиный взгляд в сторону поклонника.

– Мадам Гершман, – повторил Эдик. – Ви не отсыпете мне немного соли?

– Ладно, Эдик, но прошу вас, давайте бикицер (быстро).

Приличия были соблюдены, все соседи видели, что часовщик пошел к мадам Гершман исключительно за солью. Только хромая Двойра прошептала сквозь зубы:

– Некейве (проститутка) старая, а все туда же!

Мама посидела на балконе еще немного. Дворовой водевиль подошел к концу, и она подумала, что ее уже наказали тем, что не взяли в кино. Поэтому будет справедливым сходить в гости к ее закадычной подруге Элке Меламед. В переводе с идиша ее фамилия означала "учитель". Вместе они пошли гулять во двор. И только хотели присоединиться к ребятне, игравшей в казаки-разбойники, как из окна на четвертом этаже раздалось:

– Цыгане!