Жестокий маскарад

Токмаков знал о происхождении своей фамилии: „токмак“ по-тюркски — молот. Над новой столицей возвышался гранитный отрог Токмак. Он, действительно напоминал молот, воздетый над городом, хотя Льву он всегда казался когтем некоего погребённого чудовища. Один раз, года два спустя после окончания войны, мучимый депрессией, он решил покончить с этой жизнью, зимой забравшись на вершину Токмака. Ему вдруг показалось, что его зовут те, кто погиб на войне — его погибшие товарищи и враги, им убитые. Он был не в силах противиться этому зову. Без группы и страховки его затея была совершенно самоубийственной. Выпив внизу фляжку спирта для верности, он начал восхождение, от которого у него остались весьма смутные воспоминания. Несколько раз едва не сорвавшись, с саднящими окровавленными руками, он таки оказался на вершине. Слева от него простиралось великое пространство заснеженной тайги, справа — строящаяся новая столица, пересечённая, как саблей, сверкающим полотном Енисея. И тут Токмакову страстно захотелось жить. Да, он видел смерть своих товарищей. Но не его вина, что он выжил. И он никогда не считал, скольких убил — многих, очень многих. Тогда была война, и он поистине был молотом Божиим. Но война кончилась, и молот, сеявший в мире хаос, остановился. Теперь он просто камень — среди множества других, разбросанных, перемешанных, но составляющих великий паттерн человечества…»

* * *

Я, в дохе, треухе и высоких валенках, стою возле уже загруженных аэросаней. Я не зашёл ни в комнату Илоны, ни в подвал, где лежал Анвар. Я уже простился с ними. Как простился и с Дмитрием Строговым, великим писателем и героем войны. Теперь я воистину никто, отделённый. Надо только завершить кое-какие формальности.

Через андра-привратника я посылаю на главный сервер приказ замкнуть всю электрику. Пока раскуриваю трубку, в окнах дома кое-где начинают появляться призрачные всполохи. Их становится всё больше, валит дым. Снегопад тем временем всё усиливается, идёт и идёт, словно хочет потушить, похоронить пожар, в котором сгорает моя прошлая жизнь.

Конечно, ему это не удаётся.

Краем глаза замечаю, как из окна комнаты Илоны вырывается длинный язык пламени. Словно прощается. Но я уже выбиваю трубку и, не дожидаясь, пока рухнет крыша, залезаю в кабину аэросаней. Покрытые белым снегом тёмные ели мрачно взирают на пожарище. Я уезжаю от них, уезжаю далеко — туда, где яростное солнце зажигает белый песок.

* * *

В самом сердце Азии, у реки Чу, зажатый хребтами Тянь-Шаня и Ала-Тоо, стоит городок Токмак — одно из самых захолустных мест возрождённой Империи. В сотне километров от него, на небольшой пустынной равнине, где на белом раскалённом песке ветер играет шарами перекати-поля, торчит одинокий покинутый мазар. Никто из местных уже не помнит, какому святому он посвящён, да и слава о нём идёт дурная — говорят, во время Большой войны в этом полуразрушенном здании обитали злые духи, которые потом ушли неведомо куда.

В каком-то смысле так оно и есть. Здесь была секретная база нашей диверсионной группы, оперировавшей по всей Центральной Азии. Под мазаром выкопано просторное помещение, оснащённое всем необходимым — компьютерами, оружием, боеприпасами, водой и пищей. Наши умельцы соорудили здесь работающий через спутниковый телефон интернет, адрес которого невозможно было вычислить. Вход в подвал был замаскирован так хорошо, что я нашёл здесь всё в полной сохранности. А может, местные после войны просто боялись приближаться сюда, опасаясь шайтанов. И правильно делали — здесь было множество смертельных ловушек, которые мне пришлось скрупулёзно обезвреживать, прежде, чем я добрался до своего нового обиталища. Слава Богу, я вспомнил схему защиты. Слава Богу, моих познаний хватило, чтобы восстановить интернет.

Всё было на своём месте, разве что покрылось пылью, которую я тщательно вычистил, как и забитые вентиляционные отверстия. Консервов и воды в гермобаках было полно. Но вскоре необходимость в собственных харчах отпала: местные, прослышав, что в «шайтан-мазаре» поселился святой отшельник, который иногда выходил к ним в одеянии дервиша и говорил длинные проповеди, уснащая их цитатами из Евангелия на арабском, стали носить ему мясо, молоко и лепёшки, кумыс и местный табак.

Ближайший имперский комиссар пребывал в Токмаке, и у него было довольно дел, чтобы ещё интересоваться, какой-такой святой поселился в старом мазаре. А я сидел внизу и заканчивал новый роман:

«…Холод пробирал его до костей, он не знал, как во тьме будет спускаться с обледеневшей горы, но не думал об этом. Последний луч заходящего солнца осветил пейзаж внизу и коснулся головы Токмакова.

— Я — камень среди камней! Я — вечен! — прокричал он граду и миру.

Его слова многократно повторило эхо».

Я откинулся на кресле и стал тщательно набивать трубку.

Теперь я счастлив.

* * *

Из статьи в «Новоевразийском вестнике» — наиболее авторитетном портале в интернете: