Жертва судебной ошибки

— Нет, сударыня, это не дерзость, а логика. Вы смертельно скучаете. Никто из окружающих вас мужчин, никто из ваших поклонников вам не нравится. А между тем вас мучит потребность любить. Гордость — ваша добродетель. Все это я узнал, отгадал во время нашего тогдашнего разговора. Естественно, что в силу моего скромного положения, вы не предполагаете во мне особенной проницательности и считаете способным осмелиться смотреть на вас, герцогиня. Вы думаете, что я, в глупом ослеплении, рассчитываю, пожалуй, на ваше одиночество и скуку и даже на свое положение в доме, при котором связь была бы удобна и никому не известна. Одна мысль о подобной дерзости возмущает вас, и, чтобы отделаться от неприятных опасений, вы мне приказываете удалиться. Но повторяю вам, сударыня, умоляю вас, успокойтесь: мое сердце умерло для страсти, для любви; я не из тех несчастных безумцев, что влюбляются в звезды. Словом, при отсутствии светскости, у меня, однако, есть настолько здравого смысла, чтобы понять, что скромный домашний секретарь князя де Морсена должен навсегда забыть разговор на маскараде. Соблаговолите поверить: если мне позволят остаться здесь, то моей единственной целью будет сделать так, чтобы вы никогда не замечали моего присутствия.

Диану тронул грустный и покорный тон, каким Анатоль произнес последние слова, и она сказала:

— Мне было бы тяжело…

— Ради Бога, сударыня, последнее слово. Если вы требуете, то я удалюсь и пожертвую, признаюсь, не без сожаления, положением, на какое я не надеялся. Я беден, у меня нет протекции; благосклонность князя, заслуженная моим усердием и трудом, могла бы упрочить мою будущность. Говорю это не краснея. Я не стыжусь своей бедности, не стыжусь признаться, что мне нужна опора. И поэтому, сударыня, я буду бесконечно благодарен, если вы великодушно по-пробуете победить отвращение, которое я вам внушаю. Клянусь честью — моим единственным богатством, — что преданностью и уважением заслужу ваше забвение меня.

— Мне, конечно, тяжело портить вашу карьеру, — ответила Диана, сдерживая возраставшее волнение, — но говорю вам, ваше присутствие здесь…

— Ни слова больше, герцогиня. Я повинуюсь. Князь дома; я сию минуту откажусь от места.

Анатоль поклонился и медленно удалился.

В душе Дианы происходила страшная борьба. Наконец она поддалась мысли, с которой боролась, и крикнула:

— Г-н Дюкормье!

Анатоль уже заворачивал в другую аллею. Он обернулся и пошел назад с серьезным, опечаленным лицом.

— Что вам угодно, сударыня?

— Мне было бы неприятно, если бы вы сочли меня эгоисткой, способной из каприза разбить вашу карьеру.

— Я не обвиняю вас, сударыня. Я повинуюсь вам…

— И проклинаете меня?

— Я уже давно не проклинаю тех, кто меня оскорбляет.

— Вы их презираете?

— Нет, я жалею их: они теряют во мне верного и преданного человека.

— И делают себе из вас опасного врага?

— Я из тех, кого можно безопасно, без всякой боязни раздавить. Привычка страдать сделала меня кротким, сударыня.

— Г-н Дюкормье, — сказала Диана, помолчав с минуту, — можно верить вашему слову?

— Спрашивать об этом — значит сомневаться.

— Верно. Я была не права. Итак, обещайте мне ответить на один вопрос вполне откровенно.

— Обещаю, сударыня.

— По чести?

— По чести.

— Чем вы объясняете мое желание не видеть вас здесь?

И молодая женщина, стараясь заглянуть поглубже в мысль Анатоля, прибавила:

— Отвечайте с полной откровенностью, ничего не бойтесь. Дерзость я прощу, но ложь — никогда.

— Но я уже сказал вам, что…

— Вы мне сказали, что я боюсь фамильярности или смешной влюбленности с вашей стороны. Но, будьте искренни, вы не этому приписываете мое желание.

— Вопрос за вопрос, откровенность за откровенность! Согласны, герцогиня?

— Хорошо.

— Не правда ли, что вчерашнее происшествие в гостиной княгини дало сильный толчок вашему желанию удалить меня отсюда?

Диана вздрогнула, смешалась от проницательности Дюкормье и, краснея, ответила:

— Да, это верно, милостивый государь.

— Не правда ли, когда вы увидели, как благородно, с каким тактом держали себя Бонакэ и его жена, то, может быть, в первый раз в жизни поняли, что любовь к незначительному человеку не унизит аристократку, а делает ей честь, раз этот человек стоит такой любви?

— Это правда.

— Теперь мне легче было бы ответить на ваш вопрос, если бы…

— Что «если бы»?

— Если бы вы способны были без гнева, без негодования выслушать ответ.

— Я уже сказала вам, что дерзость я прощаю, но никогда не прощу лжи и притворства. Я просила сказать правду и буду вам очень благодарна за откровенность.

— Может случиться, что моя откровенность заставит меня уйти из этого дома и разобьет мою карьеру; нужды нет, я не откажусь сказать правду, раз обращаются к моей искренности.

— Я вас слушаю.