Жертва первой ошибки

Она улыбнулась краешком рта.

– Нет, не волнуйтесь. Просто одиннадцать часов у операционного стола никого не красят. Я еще и воняю, кстати.

– Не слышу.

– Вдохните поглубже.

Федор зачем-то послушался и втянул носом воздух.

– Боже, какая гадость! Что это?

Глаша засмеялась и медленно пошла к трамвайной остановке. Федор последовал за ней.

– Так что?

– Какая разница. То, что поможет вам больше обо мне не думать.

– Не поможет. Скажите, мне просто интересно. Вроде знакомый запах, да не тот.

– Карболка. Ездили оперировать в одну странную больницу…

Тут подошел трамвай, и Глаша побежала за ним неловко, как уточка. Федор вскочил за ней, досадуя, что не успел предложить такси.

Железная коробочка двинулась по рельсам, слегка покачиваясь и позванивая на поворотах. Федор бросил в кассу шесть копеек и оторвал два билетика. Быстренько проверил – счастливого не выпало. Вагончик шел полупустым, и они сели на двойное место, Глаша у окна, Федор рядом. Как тогда, в самолете.

Он приобнял ее за плечи и притянул к себе, чтобы ей было удобно склонить голову ему на грудь.

– Я ж воняю, – пробормотала Глаша.

– Ничего.

– Мы даже в Луге работали на первомуре, а эти как дикие. То ли больница, то ли музей хирургии, так и непонятно сразу.

– Отдыхай, Глашенька.

Федор вдохнул острый химический запах, исходящий от ее волос.

– Весь день у станка, так что если ты на что-то рассчитываешь, то извини.

– Да нет. Я и увидеть тебя сегодня не надеялся.

– Жутко выгляжу, правда?

– Правда.

К концу пути Глаша совсем обессилела.

– Я как пьяная, – вздохнула она, выходя из трамвая.

– Глаш, а больной-то хоть выжил?

– После такой операции это сразу нельзя сказать. Будем надеяться.

Открыв дверь квартиры, Глаша упала на диван. Федор немного постоял на пороге, но решился и вошел.

– Я сейчас в совершенно свинском виде, – Глаша закинула ноги на диванный валик и закрыла глаза, – посмотри на меня внимательно, убедись, что тебе это не надо, и уходи.

– Заварю тебе чай и уйду.

Федор прошел на кухню. Хирургическая чистота, аккуратная, но спартанская, почти мужская обстановка. На плите эмалированный красный чайник в белый горошек, единственное яркое пятно среди белого кафеля и пластиковых шкафов. Было интересно, как Глаша живет, но он постеснялся любопытствовать.

Чай нашелся на подоконнике в черной железной коробке с индийской танцовщицей, а заварник не попался на глаза, и Федор воспользовался кружкой.

Вернулся в комнату.

– Ну все, настаивается. Хочешь, поесть приготовлю тебе?

Глаша отрицательно покачала головой. Федор сел на краешек дивана. Глаша, не открывая глаз, похлопала его по коленке очень мужским жестом:

– Это безобразие, конечно, как я себя веду.

– Лежи, лежи. И я можно прилягу? Буквально на минутку, и сразу пойду.

Глаша засмеялась:

– Мне есть, что тебе ответить, но не люблю пошлятины.

– Не в этом смысле, – Федор осторожно лег рядом с ней, балансируя на самом краю, – просто побуду рядом. Не бойся меня.

– Хорошо.

– Даже в мыслях нет ничего такого.

– Вообще-то я чувствую, что есть.

– Извини, – Федор чуть отодвинулся и едва не свалился с дивана.

– Это ты прости. Возишься со мной, будто я пьяная или больная.

Федор погладил ее по голове. Глаша улыбнулась так ласково, что он вздрогнул.

– Я ведь плохой человек, Глаша, – тихо сказал Федор.

– Я тоже не идеал.

– Нет, я по-настоящему. Не «ах, я плохой, пожалейте меня», а реальная сволочь. Лгал, предавал, всякое такое.

Глаша помолчала. Федор сел, положил ее ноги себе на колени и стал осторожно гладить.

– Я сейчас пойду, – сказал он, – буквально через минуту.

– Хочешь, скажу что-нибудь возвышенное?

– Да не особо.

– Я так и думала. Сволочь и сволочь, что теперь поделаешь.

Федор улыбнулся:

– Пойду, Глашенька.

– Дверью хлопни посильнее, чтобы мне не вставать.

⁂

Дни казались длинными, а лето – неисчерпаемым, почти вечным, а потом вдруг перевалило на вторую половину. Тягучая июльская жара изредка перебивалась грозами и дождями, в ветвях старой яблони проглядывали зеленые плоды. Белые ночи прошли, унесли с собой сладкую печаль об ушедшей юности, и наступило спокойное, немного сонное время. Гортензия Андреевна каждое утро уходила в лес по ягоды, очень внушительная в тренировочных брюках и стройотрядовской целинке с множеством нашивок, подарке благодарного ученика. На голову она обязательно повязывала платочек, а на ноги в любую жару надевала резиновые сапоги. Если с ней увязывался Егор с товарищами, то она экипировала детей с той же тщательностью, так, чтобы на одежде не оставалось ни единой щелочки, куда мог заползти клещ или змея.

Выходили рано, по холодку, и к полудню возвращались с сизыми от черники ладонями, Гортензия Андреевна с полным трехлитровым бидоном, а ребятишки – с пустой тарой, в которой хорошо если бывало едва покрыто дно. Что ж, сбор ягод дело не очень интересное, зато Гортензия Андреевна учила детей ориентироваться в лесу, и Егор пребывал в полном восторге от этих походов.

Пообедав, учительница садилась перебирать свою добычу. Она делала это быстро, ловко, и только что тщательно отмытые руки снова чернели.