Жерар Филип. Одно мгновение… и жизнь после него

Сегодня Анн-Мари дает уроки актерского мастерства, преподает, репетирует с молодежью, сочиняет детские сказки, помогает своим подросшим детям, поддерживает их. Она состоит в прочном и счастливом браке с писателем Жеромом Гарсеном – кстати, о любви к своей жене Гарсен… написал роман, чувственный и откровенный. В нем он поблагодарил жену за свет и счастье, которыми она его одарила. В исповеди писателя не было и тени печали, в отличие от монолога Анн Филип. Только однажды, подбирая точные слова к душевному портрету жену, Гарсен признается: все хорошо, светло, радостно, растут дети, в семье гармония, отношения практически идеальные, но он точно знает, и знание это почти неуловимо, что когда обнимает любимую, чувствует где-то глубоко-глубоко внутри ее сердца, там, куда ему нет доступа, присутствие боли. Одинокой и мучительной боли, которая досталась ей в наследство от матери. И перед этой болью он бессилен. Бессильно его обожание, бессильна его забота, их дети, их многолетнее счастье… – Анн-Мари никого к ней не допускает.

Начинаем разговор:

– В 1963 году ваша мама выпустила книгу-исповедь «Одно мгновение», написанную сразу после смерти мужа. Без слез читать невозможно – это сплошное страдание, беспощадная боль. Настоящий памятник любви. Вероятно, ваша мама была очень тонким и душевным человеком…

– Моя мать была чудовищем… Сложным, изломанным тяжелым человеком, умело манипулировавшим другими людьми. Прекрасно понимаю читателя, которого переполняют чувства при знакомстве с ее действительно очень страшной по откровению книгой «Одно мгновение», но мое сердце молчит – потому, что там она ни разу не упоминает о нас, своих детях. Хотя мы с братом не менее сильно переживали смерть отца. Когда папа умер, она сразу же отослала нас куда подальше, запретив участвовать в похоронах, то есть переживать трагедию по всем душевным правилам. И это было очень большой ошибкой. Мы не прочувствовали эту боль до конца, не разобрались с ней, не разделили внутри нашей семьи траур, не получили свой первый жестокий, «жизненный» урок. Не потому ли в сердце навсегда осталась открытая рана? Много позже моя няня сказала мне: «Почему мать лишила вас последнего свидания с отцом? Я боюсь за вашу психику в будущем, Анн-Мари». Я видела, как мать плачет, спрашивала ее, откуда эти слезы, и куда спрятался папа, как его найти, когда же наконец он перестанет всех разыгрывать и вернется домой. Но она плотно сжимала губы, отворачивалась и не отвечала. Мать так и не призналась нам, что папа умер, оставив для себя одной право на этот ужасный секрет. Мне было четыре, брату три года, когда случилась трагедия. В те далекие времена люди не были погружены в психологический анализ чувств и событий, не воспринимали своих детей серьезно, по-взрослому. Это нынче превратилось в ежедневную практику, даже моду. Тогда в детях не видели маленьких, сложившихся личностей, способных адекватно воспринимать жизнь. Ну что эти крохи могли чувствовать? Наверняка ничего глубокого. Общество прятало, камуфлировало от своих детей реальные драмы. И моя мать не была исключением. Она взяла и выключила нас из событий. Сомневаюсь, что это было сделано из лучших побуждений – желания не травмировать нас.

– Как началась история любви ваших родителей?