Жених с приданым

Чернявая кассирша Гуля Зиганшина подрабатывала распространением лотерейных билетов. Выдавая аванс одной мойщице, с которой давно и крепко была не в ладах, из бабьей мести, «ввиду отсутствия мелочи», навязала билет. Нервная, болезненная мойщица вспыхнула, хотела скомкать и бросить билет в носатое Гулино лицо. Но остереглась: Гуля в парке были сила.

А потом случилось вот что. Мойщица по тому билету выиграла миллион. И прямо с газетой – этого никак не следовало делать, но она не утерпела – прибежала в бухгалтерию благодарить Гульзаду Асхатовну за лёгкую руку. Гулю с гипертоническим кризом увезла неотложка.

А слесарь-ремонтник третьего разряда Миронов в каждую получку начал исправно приобретать стопку билетов по пятьдесят рублей за штуку – всего на пятьсот рублей. У Гули (она выздоровела, хотя рот перекосило) билетов не брал – дважды в одну воронку бомба не падает.

Как-то не хватило денег до зарплаты. Товарищ выручил: смеясь и благодаря за будущий миллион, купил у него лотерейные билеты. Миронов ушёл довольный, что так быстро и без хлопот раздобыл нужные деньги.

До розыгрыша оставалась неделя. И в эту неделю Миронов извёлся. Судьба любит играть злые шутки. В стопке билетов, проданных другу, должен был лежать счастливый билет. Не выдержал, занял у кого-то несчастные эти пятьсот рублей. Вечером звонил в дверь товарищу:

– Это самое. Ты отдай билеты обратно.

Ему были вручены билеты – немного с недоумением. Но только девять. Миронов пересчитал и взглянул вопросительно. Товарищ объяснил:

– Понимаешь, дочка баловалась, в «магазин» играла, порвала нечаянно, поросёнок. Жена сейчас у меня на полста раскошелится.

– Ты не полста, ты билет давай, – бледнея, начиная догадываться, настаивал Миронов. – За дурачка меня принимаешь? Я и номер билета запомнил, – соврал он и посмотрел на друга и на вышедшую из кухни его жену: как воспримут?

Думал с тревогой: «Подменят ещё… Вразброс брал».

– Погоди, – сказала жена. – Я мусорное ведро ещё не выносила.

Она погремела в кухне ведром и вышла, брезгливо неся в вытянутой руке рваные лоскутки. И ушла мыть руки, не взглянув на Миронова.

Дома он восстановил билет. Разумеется, он ничего по нему не выиграл. И по другим тоже не выиграл. А от напарника узнал, что за глаза его в парке называют куркулем.

Подсолнушек спал – ротик открыт, волосики влажные от пота. Люба ещё не пришла с работы. Миронов включил стоящий на кухонном подоконнике телевизор и сел чистить картошку на перевёрнутый набок табурет, изредка взглядывая на маленький, с блюдце, экран.

Там скакала и мяукала эстрадная певичка, чья-то дочка. У певички были деньги, много денег – столько и вообразить себе трудно. А у Миронова был план, зарплата одиннадцать тысяч с премиальными и копеечные левые заказы, – и он остервенело чистил картошку.

Тот, кто подумает, что Миронов был жаден, – будет неправ. Миронов был равнодушен к деньгам, более того, – он их боялся. Деньги были рычагом сложнейших, запутанных межчеловеческих отношений. Много сотен лет назад нарезанные бумажки властно вторглись в людской мир, проросли, пронизали его, бесцеремонно, грубо перекроили на свой лад. Люди, умеющие играючи провёртывать операции с деньгами, были людьми из другого мира: опытными, страшными в своей заманчивой таинственности, умеющими жить, находить и общаться с нужными людьми, сами выступая в роли нужных людей. С ними ли было тягаться простому работяге Миронову!

Но сама жизнь загнала его в угол, подступила с ножом к горлу, требуя деньги, деньги, деньги. И он сидел, уронив руки: в одной – картофелечистка, в другой – картофелина с завивающейся спиралью кожурой, – хмуро смотрел на плоские замасленные, как блины, тапки.

Девчонка в телевизоре такое вытворяла – смотреть стыдно. Мяукала что-то про неземной кайф – небось, сама нанюханная и обколотая. И очень даже просто у них с этим в шоу-бизнесе. «Да чтоб ты скопытилась с того кайфу», – от души пожелал Миронов, с плеском швырнул картофелину в тазик.

Спустя время спросил Любу, которая обожала попсу, списывала в толстую тетрадь песни: «Где эта-то, вихлястая? То по телику сутками гоняли, а то пропала?» – «Опомнился. Крыша у ней поехала – передоз, или как у них называется? Папашка-то убивается».

Миронов спросил – и забыл.

В нулевые он едва успел сбежать из родной деревни – что называется, вскочил в последний вагон. Колхозники ещё кумекали, что к чему, а Миронов сообразил: деревенские избы пока сильно не обесценились, а стоимость жилья в городе не взлетела до сумасшедших высот. И, задавив в себе ноющую тоску, продал два дома (бабкин и родительский), добавил кое-чего, купил на городской окраине домишко. Вскоре привёл женщину Любашу, зажили.

Как познакомились с Любой. Он тогда только устроился в парк. В обед на «завалинке» – вытащенных из бывшего красного уголка, сколоченных между собой облезлых стульях – возбуждённо переговаривались мужики. Миронов закурил, присоседился рядом на корточках.