А он не пошел на трибуну. Протиснулся по ряду, что в середке, залез на стул — и закатил речь! Соколу лес не страшен. Из президиума — звонки, выкрики. На них — ноль внимания. Куйбышев — за сердце, его водой отпаивают. Белобородова же здесь знают, вожаком нашим был; надежный, из ленинцев, вместе под пули ходили, голодали.
А знаешь, как закончил?
— Сталин, — говорит, — был и есть авантюрист! Он убирает и ошельмовывает всех, кто препятствует его бесконтрольной власти над партией и страной! Если не остановить сейчас, будет поздно! Настанет день — и всех вас, не только меня, а и вас тоже, перережут, а вы за него глотки дерете, голосуете, жизней не щадите! Да он всех вас одурачивает! Неужто слепы?! Это же не дискуссия — это захват власти в партии и стране антинародной и антиленинской группировкой Сталина!..
Белобородов относился к непримиримым противникам превращения партии в орудие Сталина, в средство…
А знаешь, что сказал об обещании Сталина партии?
— Мягкие слова, — говорит, — кости ломят!
Не ошибся Саша. Еще как ломали… полегли мои дружки, пали… и не сосчитать…
На следующий день из президиума объявляют:
— Вчера Белобородов был на таком-то и таком-то заводах. Рабочие отменяют прежние резолюции и голосуют белобородовскую. Требуется срочно выделить делегации на данные предприятия.
— К сожалению, Юрка, резолюция — вещь непрочная. Как уговорят людей, так и поступят. Обидно, вроде нет у людей своего разумения. Эх, люди!..
Пока выделяли эти самые делегации, я, кстати, попал в одну из них и лично сам убеждал народ против Белобородова, он уже сломал все просталинские настроения в депо, а это опора куйбышевцев, сколько это депо обхаживали! Конференция мечется, выделяет новые делегации, а выделять-то уже некого. Белобородов в считанные дни всю область перевернул — все заводы, фабрики, рудники… депо-то за него, то бишь против Сталина и его выдвиженцев. А знаешь, что такое Уральская область в те годы? Это несколько нынешних уральских областей да еще такая махина, скажем, как Башкирия! Своя страна, да какая!
Везде Белобородов доказывал, что партия стремительно бюрократизируется, вылупляется правящая элита; рядовые большевики не имеют никакого отношения к той партии, которую сами составляют; все за них решают в кабинетах; генералы от партии вне критики, они непогрешимы…
Как ожог, такие слова!
Куйбышев опять на трибуну — плоская, поносная речь. А за Белобородовым уже такие колоритные фигуры, как Мрачковский и Уфимцев, — они тоже в объезд по заводам! Срыв конференции и бунт против сталинского ЦК! И возникают на Урале два обкома партии! Во симфония!
И в Ленинграде Сталину — труба!
Мы и они — центры исконной пролетарской культуры и традиций, а по стране основная рабочая масса сырая, вчерашние пахари. Для Сталина они свои: ни самостоятельности, ни сознания; лепи что угодно. Он и стал двигать их по всем направлениям: и в ВЧК-ОГПУ-НКВД, и в наркоматы, и в секретари разного уровня партийных организаций, и в суды… Таких налепил, прости Господи! И взаправду не ум выводил, а лапти…
И знаешь, как отмылись? Арестами, Юрка! Первые аресты членов партии за убеждения — до сих пор ничего подобного не случалось. До этого — выступай с мнениями — и не бойся, не выкрутят руки, а не то что там дырку в башке устроят.
Ленинградскую партийную организацию в значительном большинстве выслали в Среднюю Азию, у нас тоже взяли достаточно. Вождей оппозиции поостереглись трогать, ссылали мелочь, вроде для вразумления, но по сути это было не так. Партия еще не заменилась на сталинскую. С этим в Москве вынуждены были считаться. Еще не настал момент, хотя его всячески уторапливали.
Спустя полгода кое-кого вернули, но ненадолго. Главное — прием с арестами опробовали. Сошел, не поднялась партия! Стало быть, можно! Как в поговорке: „Снесла быка, снесет и теленка“..»
И вышло Белобородову «женевское» награждение. И может, не сама пытка и казнь столь страшны, как подлость полного и лживого забвения. Ну не было такого революционера, не казнил он Романовых, не выполнял волю Ленина, не гнул к земле мятежных казаков, не ставил советскую власть на русской земле…
Так, враг и отброс…
Как я понимаю теперь тот тон и те выпученные глаза Самсона Игнатьевича: находился он среди тех, кто стоял на стульях и просил вразумления у Белобородова. И даже теперь, спустя столько лет, он — в потрясении от Белобородова: одного из тех немногих на его памяти, кто отстаивал свое право не вжиматься в муравьиные формы и ходить на ногах — не ползать на коленях.
На всю жизнь зашиб сердце Самсона Игнатьевича Белобородов.
Была еще у Самсона Игнатьевича любопытная книженция — иначе такие называют амбарными. Бумага синюшная, с кострицей. В книженцию он заносил цитаты. Нет, не Цицерона или Льва Толстого, а только Маркса и Ленина — к другим не питал доверия. Даже Энгельс находился у него на подозрении: недостаточно уважительно отзывался о России времен Крымской войны середины XIX века.