Жена башмачника

Тележка цветочницы, стоявшая на углу Пятой авеню и Четырнадцатой улицы, тонула в букетах белых лилий и розовых гиацинтов, украшенных золотыми бантами. Сады перед особняками окаймляли кусты самшита с блестящей ярко-зеленой листвой. В цветочных ящиках на окнах распускались лиловые и розовые васильки, красные бальзамины и ярко-желтые бархатцы.

Энца шагала к Десятой улице, с наслаждением вдыхая весенние запахи. Поднявшись по ступеням «Милбэнк-хаус», она встретила в вестибюле мисс де Курси, разбиравшую свежую почту. Та вручила Энце конверт. На нем стоял обратный адрес Метрополитен-опера. Энца бегом преодолела четыре пролета, чтобы открыть письмо вместе с Лаурой.

– Ответили! – крикнула она, влетая в комнату.

Лаура вытащила из волос шпильку и вручила ее Энце, та осторожно вскрыла конверт.

Дорогая мисс Раванелли,

Мисс Серафина Рамунни будет рада встретиться с Вами и с Лаурой Хири 29 апреля 1917 года, в десять часов утра.

Пожалуйста, захватите с собой свои наборы для шитья и дополнительные образцы Вашего мастерства, в особенности те, что демонстрируют работу с пайетками и бисером, а также вышивку шелком.

Всецело и искренне Ваша, мисс Кимберли Мейер, заведующая труппой.

Девушки немедленно кинулись в церковь Святого Франциска Ксаверия и зажгли по свечке у ног святой Лючии, покровительницы портних. Как же они нуждались в этой работе! Временных заработков на кухнях явно не хватало, еще неделя – и они потеряли бы комнату в «Милбэнк-хаус».

Утром в день собеседования они съели предлагавшийся пансионом щедрый завтрак, состоявший из омлета, кофе и тостов, а потом сложили в сумочки наборы для шитья и образцы. Им нужно было пройти три квартала, чтобы встретиться с Серафиной Рамунни, главной швеей костюмерного цеха. Энца и Лаура надели свои лучшие юбки и блузки. Энца завершила наряд соломенной шляпкой венецианских гондольеров с ярко-красной лентой, а Лаура выбрала широкополую шляпу, украшенную гроздью вишен из шелка.

Всю ночь они разрабатывали план собеседования. Если мисс Рамунни понравится только одна из них, то та, которой предложат работу, должна будет принять предложение. Если открытых вакансий для портних не будет, они согласятся ждать, пока место не освободится. Обе они мечтали когда-нибудь поработать в театре, но понимали, что потребуются годы, чтобы пробиться туда, – если им вообще повезет получить работу.

Здание Метрополитен-опера, построенное из местного желтого камня – его добывали в штате Нью-Йорк, – занимало целый квартал на Западной Тридцать девятой улице. Архитектурное великолепие чувствовалось даже в деталях: резные двери, богато украшенные карнизы, палладианские арки. Размерами здание напоминало вокзал.

На первом этаже было так много отделанных медью дверей, что театр пустел за минуты. Широкая круговая подъездная дорожка принимала и автомобили, и кэбы, и кареты, запряженные лошадьми. Всем им хватало места, чтобы высадить пассажиров перед началом представления и забрать после финальных оваций.

Главный вход, охранявшийся лакеями, был окаймлен бархатными канатами. Энца и Лаура прошли через вестибюль, в котором служитель полировал белый мраморный пол машиной с мотором. Вверх уходила изогнутая лестница, покрытая рубиново-алым ковром, с натертыми до блеска медными перилами. Напоминавшая свадебный торт хрустальная люстра, с которой свисали сверкающие стеклянные капли, была опущена на системе тонких растяжек до уровня глаз. Уборщица осторожно протирала хрустальные подвески фланелевой рукавицей.

Дверь театральной кассы была распахнута. Внутри продавцы билетов, устроившие перерыв, курили и пили кофе. Лаура подошла к окошечку:

– Мы ищем Серафину Рамунни. Нам назначена встреча.

Молодой человек в нарукавниках и коричневом галстуке стряхнул пепел и кивнул:

– Она на сцене.

Лаура и Энца прошли вдоль ряда ренессансных полотен в витиеватых рамах во внутреннее фойе. Открыв дверь, они ступили в темный зал – гигантскую позолоченную шкатулку с драгоценностями. Запахи свежей краски, льняного масла и дорогих духов с нотой гардении сливались в пьянящую смесь, ряды сидений, обтянутых красным бархатом, спускались к авансцене. Сцена зияла темной пещерой. Энца подумала, что только в церкви она испытывала подобное немое благоговение.

Доски сцены поблескивали черным лаком. Прочерченные поверх них белые линии указывали, где будут стоять декорации. На авансцене виднелись небольшие крестики. Так, словно на военной карте, обозначалось место, где солист будет петь свою арию. С верхнего яруса прожекторы, как пушки, строго смотрели на эти отметки.