Жемчужины Филда

Цветной мрамор, как и другой дефицит, маэстро заимствовал в присоборных строительных складах. У воды быть да не напиться? Войны дворцам не объявляя, желал он мира своей хижине. А солдаты-работники… Г-н Монферран любил русские пословицы. Солдат… как это?.. Ага! Солдат, что волк, где попало, там и урвет. Ни Юлия Цезаря, ни Генриха Четвертого, ни кровать-катафалк не урвешь. Но фарфор! Но хрусталь! Но бронза! И живчик в темно-синем сюртуке с золотыми пуговицами внезапно, как ревизор, появляется в доме на Мойке.

Он подозревал всех скопом. Но выдалась разительная минута — вывел за скобки этого, рябоватого.

Г-н Монферран застиг Кондратьева перед громадным барельефом — избиение младенцев Иродом. Вытянув шею, уронив руки плетью, Евдоким скорбно смотрел на побоище, и г-н Монферран готов был поклясться, что Жак-простак слышит вопль великий, слышит плач Рахили.

Правда, рассказывая об этом друзьям, г-н Монферран признавался в своей излишней впечатлительности, однако утверждал, что солдат Кондратьев известен ему отныне «с самой выгодной стороны».

И верно, служил он без примечаний на скулах. Артикулы ружейные знал. Правила поведения держал на уме твердо. Легко ли? Голову носи прямо, но непринужденно; усы и бакенбарды содержи умеренные, иначе получишь вид зверский; спиртовый запах далее трех шагов не распространяй; грудью подавайся вперед, а брюхо не вываливай; на посту стоя, каблуки сдвинь плотно, а носки выверни, однако не весьма.

Носил прямо, но непринужденно, запах распространял не далее шага, а брюхо не вываливал по причине безбрюхости.

Летом восемьсот двадцать шестого окрест Петербурга тлели болота, возгорались леса, душно было, мглисто. Императорский Жеребец рвался к Неве, к водопою. Евдоким же Кондратьев, окарауливая склады, несмотря на сложные метеоусловия, нередко навостривал лыжи в Прачечный переулок, к Нюре, что вполне объяснимо прохладой ее светелки во флигеле с башенкой.

Так было б и нынче, да вот, пропади оно пропадом, принесла нелегкая штабс-капитана Матушкина. Молью траченный, походочка воробьиная и, кажись, зазяб. Не хворый ли? Сидел бы дома. Нет, принесла нелегкая на строительный плац.

Из припасов для Храма гарнизонный инженер выбрал рабочий припас для Виселиц. Завалили все на тяжелые телеги, запряженные битюгами. Ради охраны в пути нарядили рядового Кондратьева.

Не брани, Нюра, служба, ворчал он, сопровождая кладь в городскую тюрьму. Бревна и тес, нагретые солнцем, пахли свежим эшафотом. Но это мог учуять лишь заплечных дел мастер. И Степка Карелин, как уже сообщалось, учуял.

С той минуты, как Матушкин, дико вскрикнув «Пять Глаголей», высунул язык, а Настасья Яковлевна, не вняв выразительной символике, влепила мужу затрещину, с той минуты гневливую капитаншу словно подменили.

Главный смотритель усадил ее в кресло, извинился и продолжил рассмотрение счетов, представленных тюремным экономом. На дворе строили виселицу — до бумаг ли? Г-н Шуберт ничего не откладывал «на потом».

Служебные занятия не мешали ему замечать волнение г-жи Матушкиной. Не столько, пожалуй, замечать, сколько ощущать как нечто постороннее тюремной канцелярии.

Шурша бумагами, убирая суконкой соринку с пера, г-н Шуберт думал, что эту добрую женщину трогает участь «несчастных», как русские называют арестантов, что она жалеет злодеев, обреченных виселице, и что ее слух терзает стук топоров и грубые окрики. Вместе с тем г-н Шуберт полагал, что супруга отвлекает г-на Матушкина от выполнения прямых обязанностей.

Штабс-капитан приходил, садился на стул рядом с Настасьей Яковлевной. Она принесла корзинку с домашней снедью, не забыла и фляжечку времен службы жениха на острове Лонгерн. Матушкин снедь не тронул, к оловянной посудинке приложился, но сразу и закашлялся. Настасья Яковлевна брала его за руку и, подержав, отпускала.

Впервые за годы супружества они сознавали себя половинами, едиными, как магдебургские полушария, сжатые давешним посещением звероподобного соседа, полицмейстера.

Господи, почему, за какие грехи, за что именно на них, Матушкиных, пал жребий приготовить пять виселиц, похожих на «глаголь», букву «г»? Весь этот длинный, знойный, мглистый день, да и сейчас, вечером, они призывали чудо избавления в виде фельдъегеря с повелением убраться в угрюмый Свеаборг и служить там до гробовой доски. Мольбы-призывы не осуществлялись. Потому, надо полагать, что штабс-капитан, как бы вопреки самому себе, искал и находил инженерные решения дела чрезвычайной важности.

Матушкин повиновался начальству, а эти решения — математическим формулам. От них веяло ледяным холодом совершенства, но они обнимали и прожигали реальности. Такие, как замена гаммы пяти «глаголей» на два вертикальных столба под общей перекладиной с железными кольцами одинакового диаметра. Такие, как число витков и толщина пружин, опускающих помост, гибко соединенный с платформой. Такие, как средний вес тел, назначенных к подвешиванию, и качество веревок. Лучший вариант, конечно, веревка-семерик, в семь прядей, но и ее надо проверить на разрыв посредством сбрасывания восьмипудовых мешков.