Жажда

Решив так, Зоран посмотрел на часы, прикинул, где в это время можно застать старушку – звонить не хотелось, и выскочил на улицу.

Дверь захлопнулась, и дом снова погрузился в мёртвую тишину.

* * *

Он не любил выходить в мир – в нём было слишком много соблазнов. Будто идёшь по огромной скотобойне с ножом в руке и выбираешь… выбираешь… прикидываешь… Этого бычка забить? Или, может, вон того? Этот вроде бы не такой норовистый, как первый… но тоже не подарок, увы…

Впрочем, искушений хватало и дома. Чего стоили голоса соседей, доносящиеся то с балкона, то из открытого окна. Голоса, словно приглашающие заглянуть на огонёк. Голоса громкие и тихие, счастливые и раздражённые – они манили. А вот музыку, томные вздохи, детский крик и собачий лай он терпеть не мог. Раньше, до того как его стала мучить Жажда, он вообще не обращал внимания на посторонний шум, но теперь слышал, казалось, каждый шорох, каждый писк или шепоток. И они приводили его в неистовство.

Вот бы остались только голоса…

Но тогда Жажда владела бы им постоянно, потому что голоса пробуждали её, делали резкой. Жажда становилась требовательной, давила болью, а избавление от неё приносило сладость и упоение… Но они приходили потом. Сначала – Жажда. Которая могла накинуться в любой момент, в самый неподходящий, и тогда её приходилось прятать, терпеть, грызть подушку, надевать беруши, чтобы не слышать голоса, а иногда даже приковывать себя к специально вделанным в стену кольцам. Он терпел. Но рано или поздно выходил на улицу.

Натянув приветливую улыбку, покидал родной двор и брёл по городу.

Он ничем не отличался от прочих, совершенно нормальных людей; разве что был слегка растрёпан. Рассеян на вид.

И мечтал убить каждого встречного.

В тот день он бродил по городу…

…и увидел её.

Идеальную жертву.

Будто специально созданную для него, да ещё показанную в нужный момент – на, мол, ты ведь таких любишь?

«Люблю!»

Сердце забилось, как вытащенная из воды рыбина…

«Так бери её! Пусть именно она избавит тебя от Жажды!»

Во рту пересохло, и он, едва увидев жертву, уже знал, как с ней поступит. Видел их общее будущее.

«Пока смерть не разлучит нас… Твоя смерть, моя дорогая. Сегодня я подарю её тебе…»

Он смотрит на девушку. Он не видит лица, но в этом нет необходимости, лицо не главное. Куда важней повадки. Наблюдая за её движениями, он представляет, как будет она бежать, в какой момент и почему споткнётся, как именно растянется на земле, подвернув ногу, как будет рыдать и закрываться руками, будто они могут спасти…

Чуть позже.

А сейчас она идёт и улыбается. У неё вызывающе-красное пальто, туфли на высоченных шпильках и чёрные как смоль волосы, водопадом падающие на плечи. Она явно привыкла быть в центре внимания, и это ему нравится: уверенных женщин убивать приятно. Они надолго утоляют жажду, они яркие…

Народу на улице немного – рабочий ведь день, да ещё осенний. И хотя Ростов город южный, здешние ветры пробирают до костей. Каждый порыв выбивает из глаз слёзы, разворачивает, убеждая идти домой…

Но он не может отклониться от курса, не может оставить идеальную жертву, словно нарочно для него созданную…

Девушка чувствует взгляд, останавливается, начинает озираться по сторонам, будто что-то потеряла, но он уже хорошо её чувствует, она для него уже «своя», поэтому за секунду до того, как девушка обернулась, он опускается на корточки и начинает возиться со шнурком на левом ботинке. И её взгляд безразлично скользит мимо, вызывая на его, невидимых жертве губах грустную усмешку: женские взгляды никогда на нём не задерживались. Всегда пролетали мимо, в поиске других самцов…

«Чуть позже, милая, чуть позже… Скоро ты будешь смотреть только на меня…»

От предвкушения заныло внизу живота, и он едва не прозевал момент, когда жертва перестала озираться и, существенно ускорив шаг, отправилась дальше.

«Интересно, ты замужем? Или ещё не успела? А дети? У тебя есть дети? Может, младенец… Или ребёнок лет трёх, который уже поймёт, что мамы нет, и будет плакать…»

Подобные мелочи добавляют портрету объём и делают ощущения острее. Ему нравилось убивать не только уверенных, но и состоявшихся людей, которым есть что терять.

«Сверни же, сверни в какой-нибудь проклятый дворик, дай мне возможность до тебя добраться… Ну же, пожалуйста…»

Рука потянулась к карману, нырнула внутрь, дабы проверить, на месте ли нож…

Нет! Пусто!

На мгновение он позабыл о жертве. О том, что идёт по следу. Он не сдержал сдавленного и, к счастью, не очень громкого возгласа, а пальцы лихорадочно заскользили по ткани кармана, пока не нащупали дырку, через которую нож провалился за подкладку.

– Чёрт…

Несколько секунд, которые он потратил на поиск оружия, всё испортили: обладательница красного пальто свернула за угол, и ему пришлось бежать, чтобы не позволить ей скрыться в каком-нибудь подъезде.

«Подъезд – это хорошо. Это очень хорошо…»

Это лифт или чердак. Или дверь в подвал. Или просто – под лестницей, быстро, конечно, зато можно жестоко, кроваво… Зажимая ей рот, но позволяя попискивать. Да, именно так – позволяя попискивать и даже покрикивать.