Жаркий декабрь

Разместившись в отгороженном закутке, служившем комнатой отдыха медперсоналу, солдаты притихли. Мрачное помещение, соседство с трупами, чадящие керосиновые лампы, прыгающие по углам жуткие тени и, наконец, страшные крики умирающих создавали гнетущую обстановку. Без обезболивающего, ведь морфия тоже не хватало, раненые беспрерывно кричали, стонали и молили о помощи.

Гостеприимный лейтенант Хофер быстро организовал всем горячий чай и, отсев с майором в дальний угол, завел неспешную беседу. Лютце охотно отвечал, но в то же время отмечал про себя все мелочи. Например, предложенную майором глюкозу Хофер взял сдержанно, но было заметно, как он обрадовался. Видно, даже офицерский состав здесь пайками не балуют. Но с другой стороны, на улице валялась туша лошади, у которой куски мяса были срезаны не очень тщательно, а внутренности вообще не тронуты. Значит, до настоящего голода в котле еще далеко. Это не партизанские отряды русских, в которых даже мышей едят и мерзлую прошлогоднюю картошку.

– Зачем вы держите в госпитале так много раненых? – не очень вежливо для гостя поинтересовался Лютце. – Почему ваше гестапо их так балует? Вот мои люди долго на лечении не задерживались. Чуть раны зажили, и сразу в строй.

– Здесь только тяжелые, герр майор, – резко возразил Хофер. – Мы за этим очень строго следим. Отморожены пальцы? Получи укол и возвращайся на позиции. Дизентерия или расстройство желудка? Тоже отправляйся гадить в свою землянку. С ранениями в ноги, или если пальцы на ногах уже отвалились, обратно в пехоту, конечно, не возвращают, а сажают в сани ездовыми. С педикулезом или легкой простудой сейчас вообще возиться некогда.

Не успел обещанный час пройти, как Лютце известили о прибытии капитана Райха, в чьем ведении находились все отделения гестапо на участке восемнадцатой армии.

– Кого я вижу, Дитрих! – воскликнул Генрих, увидев старого приятеля, и картинно раскрыл объятия.

– Хайнрих, да ты никак уже майор, – деланно стушевался гестаповец. – Теперь прикажешь себя на вы называть.

– Дитрих, ну какие могут быть между нами формальности. И вообще, мы из разных ведомств, так что можешь передо мной навытяжку не стоять.

– Да, а я было обрадовался, что ты на мое место в гестапо метишь. Знаешь, я за него не держусь, могу с удовольствием с тобой поменяться.

После обмена дружескими колкостями, капитан Райх, прекрасно знавший, что звание у Лютце временное, и тем более осведомленный о цели его приезда, пригласил контрразведчика в свой «хорьх». Солдатам же предложили крытый фургон, в котором сидела охрана Райха.

В «хорьхе» кроме них находился только личный водитель гауптмана, и тут уже можно было говорить всерьез, хотя о самой миссии, разумеется, не сказали ни слова. Начали беседу, как и положено светским людям, с погоды:

– Хайнрих, тебе повезло, – заметил гестаповец. – Погода нелетная, и русские штурмовики нас не разбомбят.

– Ты имеешь в виду, не расстреляют из пушек, – поправил Лютце. – Эх, если бы наша группировка «Митте» продвинулась еще хоть на сотню километров к Москве! Советы тогда бы эвакуировали заводы, на которых собирают эти проклятые Ил-2, и заодно фабрику в Калинине, где изготавливают снаряды к авиапушкам.

– Да нет, я как раз и имел в виду «разбомбят». Недавно беседовал с русским летчиком со сбитого штурмовика. Он был благодушно настроен и полон уверенности, что скоро мы с ним поменяемся местами. Так вот, я его прямо спросил, почему раньше они не любили бомбить, а тут вдруг как с цепи сорвались.

– И он сказал, что русские долго запрягают, но быстро ездят? – предположил Люце.

– Слово в слово. Летчик объяснил, что выбором целей и снабжением боеприпасов занимается не командир полка, а фронтовое командование. Но недавно Сталин издал строгий приказ о запрещении выпускать Ил-2 без бомбовой нагрузки[13]. И вот теперь штурмовики пока не отбомбятся, назад не возвращаются. Так что просто замечательно, что сегодня они не летают.

Оба офицера невольно посмотрели в окна, опасаясь сглазить, и поспешили сменить тему.

– Что вы поделываете в гестапо, небось обленились совсем? – добродушно спросил старого приятеля Лютце. – Вот, нам жалуются, что вы письма перестали отправлять. Неужели цензура не успевает проверять?

– Уже не проверяем, а сразу сжигаем. Хайнрих, ты себе не представляешь, что солдаты пишут, причем в совершенно трезвом состоянии. А ведь письма с фронта должны поднимать дух нации, а не подрывать. Я благодарю Бога, что наши солдаты так зверствовали в России. Лишь только поэтому они теперь боятся сдаваться в плен, понимая, что русские горят желанием им отомстить. Но все равно, несмотря на строжайшие запреты, многие тайком читают советские листовки.

– Построже надо с солдатами, построже. Вот возьмем, например, госпиталь. Хофер уверил меня, что там только тяжелые раненые, но наверняка среди всех этих бездельников затесались и самострельщики. Это нельзя терпеть, таких дезертиров следует расстреливать.