Жаркий декабрь

Мне хотелось рассмеяться над забавной ситуацией, в которую влип Климов, но когда я разглядел, кто шел за Валентиной, то настала моя очередь открывать в изумлении рот. Там была моя Аня! В белой шубке, подпоясанная портупеей, и с наганом на боку! Прямо-таки прекрасная богиня войны.

Обняв её, я тут же принялся ругать свою драгоценную, правда, вполголоса:

– Аня, ну как же так можно! Тебе поручили столь ответственный участок работы, который, кроме тебя, никому доверить нельзя. А ты проявляешь несознательность и все бросаешь. Это несерьезно.

– Ты исчез, – кокетливо пожала плечиками моя ненаглядная и хитро улыбнулась. – Конечно же я обеспокоилась и бросилась на поиски.

– Тут есть, кому меня охранять. Вон, смотри, целая рота. Вот скажи, Анечка, что тебе на фронте делать? Сиди лучше в своем наркомате и читай бумаги. Тем более, – я еще сильнее понизил голос, – ты секретоноситель высшего уровня. Таких нельзя пускать на передовую, и куда только госбезопасность смотрела?

Аня скромно потупилась, вину признала, в несознательности раскаялась, но все равно продолжала лукаво улыбаться.

Иванов же тем временем отчитывал дочку майора:

– Валентина Андреевна, вы что, уже успели закончить курсы медсестер? – Вопрос был риторическим. – Нет, не успели! Я не понимаю подобной безответственности! Если страна отправляет вас учиться воинской специальности, так вы обязаны довести учебу до конца. Да и не возьмут вас на фронт, вам же только пятнадцать недавно исполнилось. Вот в тыловой госпиталь вас примут с удовольствием. Отправляйтесь-ка лучше домой и устраивайтесь там в больницу[27]. А как наберетесь опыта, да годков вам прибавится, тогда и в медсанбат переведетесь.

– А я себе несколько лет уже прибавила, – радостно призналась Валя. – По документам мне уже восемнадцать.

Комбат даже всплеснул руками, поражаясь такому легкомыслию, и привел последний довод:

– Ваш отец волноваться будет. Что я ему скажу?

– Ничего не скажете, – вмешалась Жмыхова, доставая удостоверение лейтенанта госбезопасности и бумагу, требующую оказывать её подателю всяческое содействие. – Девчонка рвется на фронт, и дома её все равно никто не удержит[28].

– А вы, Анна Николаевна, – возмущенно прошипел Сергей, – аферистка. И сами из своего наркомата сбежали, и школьницу сюда притащили.

– Зато я знаю, куда вас отправили, – примирительно ответила Аня. – Не к Демянску, а на Новгородский фронт, вот! Это, конечно, секрет, но уже сегодня все смогут увидеть, куда повернет эшелон.

– Это настоящее дело. Лучше, чем зачуханных немецких окруженцев удерживать, – одобрительно кивнул Иванов, сразу сменивший гнев на милость.

– И ты знаешь, куда именно и с какой целью? – тихонько спросил я советницу наркомов.

Поднявшись на цыпочки, Анечка с готовностью нашептала мне на ухо секретные сведения, касающиеся цели нашего похода, выведанные ею в Кремле. А ротные и взводные, не обладавшие подобным источником сведений, опять вцепились в карту, гадая, куда перебросят дивизию и в каком направлении придется наступать. Импровизированное совещание прервал связной из штаба полка, прибежавший с распоряжением восстановить Иванова в должности комбата. Сергей уже полностью остыл от своего праведного гнева и своей властью отправил Валентину Козлову в медсанвзвод. Там от нее и польза будет, и служить придется в женском коллективе.

Мне же следовало снова официально принимать роту. Оба взвода я уже успел осмотреть, проверив вооружение и настроение бойцов. Командирский вагон проверю в пути. Однако, помимо трех теплушек, у нашей роты имелся еще целый вагон с ротным хозяйством. Половину его занимали стойла с лошадьми, верховыми и обозными, и там же обитали повозочные. Ладно, список имущества прошерстю позже, а сейчас лучше подумаю, что мне делать с Аней? Поругать еще немножко или расцеловать? Впрочем, совершенно ясно, что сделать следует и то, и другое, но вот как её заставить вернуться в Москву?

Пока я раздумывал, из стоящего рядом поезда грянул дружный хор солдатских голосов в сопровождении гармони, и я невольно заслушался. Песня была хорошо знакомая и в то же время непривычная: