Земля случайных чисел

– Нет, Олька, ты понимаешь. Ты у меня, Олька, директор лучшего креативного агентства в городе. Ты все понимаешь. А Юлька у меня главный редактор местного – местного! – Vice, между прочим! А Вадик – директор и основатель лучшей в городе фотостудии! Сашка владеет собственным издательством, она у меня вообще круче всех. Ленкой тоже можно гордиться, половина всех сериалов, что тут делается, через ее продюсерскую компанию, между прочим, проходят, разве нет? И после этого всего – после всего, какими вы вышли успешными, красивыми, идеальными – вы не можете меня взять хотя бы полы мыть – чтобы я могла это все отработать? Нет, не можете? Конечно, не можете. Лучше бы подумали, почему все так гладенько, почему у вас имена, как в этих советских книжках дурацких: Ленка, Олька, Юлька, Сашка. Так что, бывает в жизни? Вы думали про это вообще хоть раз? Но нет, так далеко мы думать не можем. Мы только можем думать о том, как они все отреагируют, все эти ваши коллеги, подчиненные, все эти важные для вас фигуры, если вы меня в этом моем состоянии возьмете на работу! Хотя думать вам надо было вообще в другую сторону! Важные фигуры, с ума сойти.

Я извинилась перед Катькой и сказала, что у меня важный митинг через пять минут – пришло сообщение вот только что.

– Врешь, – сказала Катька. – Хотя, с другой стороны, как я могу обвинять тебя или кого-либо из вас, дорогие мои, в том, что вы врете. Все, не справилась. Не вышло. Не получилось. Теперь сами меня ищите, когда поймете, что во всем этом не так. Больше я к вам не пойду унижаться, надоело, пусть все оно горит на хрен, не отработаю так не отработаю, есть в мире и более страшные вещи, чем самые страшные в мире вещи. До свидания, Олька-Олька.

И ушла, хлопнув дверью.

Хотя никогда до этого не хлопала дверью.

Почему-то мне показалось очень важным не соврать ей – пусть она бы вряд ли как-либо об этом узнала – и я решила организовать важный митинг, устроив скайп-конференцию с Вадиком и девчонками, чтобы обсудить с ними одну крайне неприятную штуку, которая пришла мне в голову. Или была ловко вложена в мою голову Катькой.

Но когда я собрала их всех в один костяной веночек – Ленку, Юльку, Сашку и Вадика – поняла, что от того, сообщу ли я им эту штуку – ничего не изменится ни в мире, ни в том, что миром считает наша Катька, ни даже в том, что этим миром по какой-то причине до настоящего момента считали мы. По сути, тот факт, что ничего не изменится от моего сообщения, и был той самой информацией, которую я собиралась им сообщить. И если об этом знаю я – видимо, об этом знают и остальные.

Как и о том, что нам всем придется теперь хорошо поработать, чтобы остаться существовать в этом новом, довольно неуютном с учетом всей этой информации, мире железного зайчика.

Внутри кита пустота

Мне удобнее рассказывать об этом, как о воспоминании, и пусть лучше это будет чужое воспоминание, как бы пересказ. Допустим, подруга юности, предположим, Даша. Что может быть лживого в вездесущести, вездеходности дружественной Даши, бойко бегущей самой узнаваемой, почти заглавной буквой сквозь биографию всякого из нас? Была у вас Даша? Вот и у нас тоже была. Даша-Даша.

Садись, Даша. Терапия не помогает. Мы, предположим, разливаем пьяный грушево-клюквенный компот на скамеечке парка и болтаем; давно не виделись, кому еще расскажешь. Дождя не будет, Даша, автобус не придет.

Дашу беспокоит неприятное воспоминание юности, как бы всю юность ей и отравившее: буквально все, что она может или не может вспомнить, пропитано этим ядом. Даша около полутора лет встречалась с Невицким, допустим, я даже помню этого Невицкого, все-таки одна компания, но дело тут не во мне, я забываю о себе, стоп, меня нет.

Даша ходит к терапевтам и рассказывает каждому про свои отношения с Невицким и, в частности, про Майю. Да, да, разумеется, у каждой молодежной компании есть своя история про девочку, которая закончила как-то особенно плохо (у вас есть такая, правда?), оступилась, сорвалась, попала под стеклянный поезд, уносящий ветер как субстанцию и ценный груз из одного мира в другой, отравилась жидкостью для прочистки канализации, съела иные грибы, упала с лестницы, ступеньки которой уже сотню лет не видели крови (лестницы, как и землетрясения в городах, имеют что-то вроде столетнего индекса крови: если бабушка с третьего этажа не припомнит ни одной случайной смерти в своем подъезде, есть резон осторожнее спускаться, взвалив на спину чугунное коромысло велосипеда, тихо, тихо, тут нет ступеньки – это страшнее всего, смертельный лживый шаг вниз там, где нет спуска, нет пространства, только эта преждевременная, преднамеренная, убивающая твердь). Но с Майей все было не так – она расставалась со своими жертвами молниеносно и навсегда, поэтому, когда все случилось, вокруг нее не было большого количества друзей и знакомых – дружба, как потом выяснилось, Майю не интересовала, пусть и выглядела именно как дружба, чем бы она ни была на самом деле.