Земля случайных чисел

Он никогда ничего не терял еще, и тут впервые потеря, да еще такого важного – там лежала вычитанная и вся вдоль-поперек исчерканная, выправленная, как полк солдат, диссертация его свежего, вероятно последнего, аспиранта, как с грустью и чувством упоительной ответственности иногда думал он сам, – последнего, выдали последнего, дальше тишь. Может, действительно последнего, мысленно ахнул он, началось. Портфель забыл, потом что забудет, плащ? Кошелек? Имя забудет вначале, потом возраст (вот тогда и побежит за автобусом резвым пятнадцатилетним хулиганом с ломкими, пористыми костями и одеждой, пахнущей книжной полочкой и чемоданчиком), потом адрес, безымянного старичка нашли на кольцевом маршруте, лежит в отделении безымянных старичков и слушает внутреннее радио, внешнее не понимает уже.

Нет, просто случайность. Вернулся на остановку, крутился там, заглянул под скамейки, потом позвонил в автобусный парк. Там попросили перезвонить вечером. Волновался, скорей, не из-за того, что все потеряно, а из-за встречи: признаться в своей несостоятельности, отменить, расстроить все было для него окончательным признанием в том, что портфель действительно ушел, исчез, не перешел временно в некое иное, лиминальное состояние, став несущественным, невидимым, неважным. В итоге пошел на встречу так, без портфеля, не смог признаться, что потерял где-то: забыл, выбежал из дома и понял, что и портфель забыл, и ключ забыл, а дверь захлопнулась. Пусть последний аспирант (молча подливает чай, бледнеет, уже соображает что-то такое околосмертное) понимает, что он не только предположительно последний, но и подарочно первый в этом ряду свежих, как земля, неудач, а не только прежних головокружительных успехов. Пункты диссертации профессор помнил наизусть, теория запутанности, вообще сплошь теория, не страшно и потерять (успокаивал себя). Оба держались молодцом, никаких лишних вопросов, профессор попросил аспиранта показать ему диссертацию на экране компьютера и укоризненно постучал аспирантским карандашом по стеклу – вот, тут у вас непонятное, тут! – но стука не получилось, мониторы уже давно не стеклянные, и профессор осекся, но потом подумал, что и карандаши, скорей всего, уже давно не деревянные, стучи не стучи.

По дороге домой снова позвонил в автобусный парк, там сказали, что портфель нашелся, забирайте, водитель со смены пришел и отдал, все люди же, устал дико, но понимает, каждый же человек, все люди (намек то есть: не с пустыми руками приходить? Но руки ведь пустые именно потому, что потерял?)

Шел в автобусный парк пешком, все документы и проездные тоже были в портфеле. Около парка на закатной, укрытой длинными, вязкими, как кисель, вечерними тенями, увидел молодого человека с портфелем в руках – его портфелем! Это совершенно точно был тот портфель – такой же потрепанный, черный, с протершимися тканевыми сетчатыми уголками.

– Это я потерял, это мой, вот я за ним пришел, – сказал профессор и потянулся за портфелем. Видимо, это был шальной поздний работник автопарка – не дождался его и вышел встречать на скамейку, но выпил немного, бывает, все мы люди, каждый человек.

Молодой человек всхлипнул и прижал к себе портфель отчаянным, безнадежным жестом.

– Нет, нет, это мой, не отдам, – сказал он пьяным, заплетающимся голосом. Оказалось, что этот молодой человек совсем ветхий, сам похожий на шаткую тень, буквально еле сидит. Лицо у него было бледное, уставшее, полупрозрачное, как папиросная бумага.

– Вы что-то перепутали, наверное, – сказал профессор и мягко схватился за портфель, потянул на себя жестче, сильнее. – Это мой, вы что, отдайте, мне нужно.

– Это мне нужно, это мой, – завсхлипывал, как припадочный, молодой человек, хватаясь за скользкую от то ли слез, то ли разлитого пива (или что он там пил, не очень было понятно, позвякивало что-то под ногами) кожу портфеля, – я без этого нет, я не отдам. Там важнее, чем я.

Профессор подумал, что молодой человек (водитель? Просто работник автопарка, возможно, уборщик?) впал в особого рода драматический делирий, осознав сверхценность случайно обретенного. Дернул портфель несколько раз с силой и даже злобой; молодой человек что-то бормотал, всхлипывал, крючковато и вяло цеплялся неловкими, медленными пальцами, тянулся, всхлипывал, потом и вовсе начал рыдать, сползая со скамейки в черноватую ночную грязь:

– Пожалуйста, не забирайте. Я все как надо сделаю, я больше не буду это все, я понял уже, не надо только забирать, – и вдруг застонал и опал, как груда осенних листьев. От него несло ветошью, тряпьем и перегаром, совсем опустился, может, и не работник вовсе, а сутками просто тут сидит, собирает чужие вещички. Обнаружив, что его руки пусты, молодой человек беззвучно завыл и начал цепляться пальцами за скользкую от слез скамейку.

Профессор встряхнул портфель – тот, точно тот.