Не очень ясно, насколько Копия заинтересован в том, чтобы стать одним из них, но он в каком-то смысле действительно совсем один. Выяснить, как себя вести с Копией, фактически негде, не у каждой семьи такое было, потери происходят у всех время от времени, но получить копию удавалось единицам, это большая удача. В Сети о правилах поведения с Копиями ничего толкового не написано, только слухи. Все обычно подписывают молчание, поэтому если где-то и есть тексты про жизнь с Копией, там явная ложь: подписание молчания делает любое обнародование информации структурно невозможным. По идее, думает Папа за завтраком, с тех пор, как потери стали предварительно индексировать так же, как прочие расходы, прикрепив их для удобства к налоговому году, у некоторых его знакомых явно что-то такое случалось – но как узнать, как посоветоваться, как вести себя с этим белым, странным, неясным, чужим?
– Снежок, – говорит Ребенок 2, – ты будешь мне помогать уроки делать, да?
Снежок послушно бредет в комнату Ребенка 2: длинные, тонкие цапельные ноги, низкая жужжащая облачность журавлиных плеч, идеальная жертва, думает Папа, даже бесит. Копия их семьи должна была выглядеть более витально, бойко, задиристо, не настолько нескладно.
«Щавлик какой-то», – брезгливо думает Папа. Как-то странно сыграл кровяной коктейль.
Тем не менее, кровь работает кровью. Ребенок 2 играет с Копией в какие-то развивающие интеллектуальные игры. Маленький Ребенок 1 тоже что-то такое с ним делает: разучивают стихи, что ли. Детям как-то проще сближаться с кровными незнакомцами. В какой-то момент оказывается, что Копия может восстанавливать мелких живых существ по сохранившемуся биоматериалу, поэтому Ребенок 2 с восторгом воссоединяется с черепахой Маркизой (сохранился панцирь; Маркиза ушла на чердак умирать и высохла там, фактически один лишь панцирь и нашли) и ахатиной Винни (понятно, чтó сохранилось) и проделывает с ними какие-то гуманные скоростные эксперименты для школьных проектов. Копия великолепно справляется с услугами няни: подай-принеси, со школы забери, на балет и на баян отведи. Его лучезарная услужливость слегка бесит Маму и Папу, но им неловко друг другу в этом признаваться.
Иногда по вечерам Мама и Папа предлагают Копии выпить, чтобы сблизиться с ним. Копия пьет немного («Ну какая же это наша кровь», – думает Мама), все время за это извиняется, отодвигая стакан белой дождевой ладонью. Мама и Папа рассказывают Копии свою молодость, как познакомились в студенчестве, как Папа ради Мамы вышел на карниз восьмого этажа и прошел все общежитие снаружи вдоль целиком справа налево, и как Мама после этого считала его полным отморозком и даже целоваться с ним не хотела, встречалась с кем попало, и только через десять лет, где-то встретив на конференции, вспомнила ту историю и вдруг подумала: рисковый какой был! любил, видимо! надо на кофе позвать! Копии не очень интересно (что удивляет Маму и Папу), но он вежливо улыбается мелкими жемчужными зубами, будто молочными, и Маму неприятно передергивает, почему, думает она, зачем заданы эти молочные зубы из той детской книги, они мне заданы будто нарочно, как условие, как домашнее задание, неужели они всегда вырастают с молочными, которые никогда не сменятся, сколько там у них времени. Мама вдруг с болью и отчаянием чувствует, что у нее полон рот каменных постоянных зубов, которые тихо искрят и потрескивают в ее челюсти, как электрические столбы ночью в черном мартовском поле.
Копии любые биографические нюансы не очень интересны, скорей, его интересуют совместные активности: он рвется помогать Маме пересаживать авокадовые деревья в оранжерее, помогает ей с мытьем посуды, и Маму это тоже бесит. Папа просит ее отстать от Копии, хотя бы не выговаривать ему, ведь Копия просто хочет им понравиться, хочет любви, их так учат – чтобы получить любовь, нужно стать незаменимыми, вот они и помогают.
Мама выпивает вечером коктейль с виски, предлагает Копии потанцевать, они танцуют под какой-то старый нелепый джаз, лицо у Копии безучастное, но вежливое и неизменно нежное, полное внимания, любви и абсолютной незаинтересованности в происходящем. Как любовь может сочетаться со вниманием и отсутствием интереса, думает Папа, пусть они хоть поцелуются сейчас, ну. Внезапно он начинает чувствовать что-то лихое, гарцующее, молодцеватое, что-то вроде ревности и возмущения, и от удивления и восторга чуть-чуть даже приподнимется всем телом над поверхностью кресла, но потом вспоминает, что Копия им верна генетически практически целиком, и списывает эту маленькую победу над гравитацией на всеобщее ощущение глобальной эйфории и победы над смертью, все-таки именно для этого нам Копия дана (и будет век нам всем генетически верна, повторяет мысленно Папа, доливая себе виски, чтобы больше не думать про инцест).