Земля случайных чисел

К. пожимает плечами. Может быть, и подписывались. Может быть, и лодочка. Катя Жук была ужас какой красивой в студенчестве, К. однажды с ней целовался пьяный в крематории, когда хоронили (если это правильное слово – хоронили – отмечает А., продолжая строго смотреть ему в глаза) прабабушку Володи, все ужасно напились, Володя и Катя тогда только-только начали встречаться и не до конца понимали, что друг с другом делать, и во всем сквозила такая растерянность, что этот поцелуй был меньше всего похож на поцелуй, измену, что угодно – возможно, он был просто чем-то про память, попыткой сконструировать отчаянную открытку в неясность будущего.

– Что нам с ней делать? – шепчет А.

К. выключает свет.

Утром А. будто бы невзначай спрашивает у Лидочки, налепившей на прощание нарядных авокадовых сырников:

– Лиза, а ты к нам по контракту приехала?

Лидочка улыбается.

– Я когда-то тут няней работала, в студенчестве.

А. берет сливки, откручивает крышечку, наливает их в кофе. Пусть у кого-то другого дрожат руки, думает она, наши руки не дрожат (зажимают эту чертову артерию, допустим, потому и не дрожат).

– Вот и я думаю, Ланочка, может, вы по контракту все-таки?

– Не у вас, кстати? – улыбается Лидочка. – Малыш, правда, другой совсем был. Совсем другой малыш. Не было, кстати, малыша? Другого малыша у вас не было?

А. думает, что сахар в кофе, например, можно не класть, у нее и так было преддиабетное состояние, с сегодняшнего дня никакого сахара.

– Если был другой малыш, то тогда точно контракт, это конечно, – задумывается Лидочка. – Ну, если был.

На кухню выходит Володя с расчерченным подушечными швами на потусторонний морской бой утренним лицом, выглядит он пустым и стареньким, но при виде Лидочки резко молодеет и расплывается в улыбке.

– Что это мы тут приготовили? – спрашивает он.

К. и А. делают страшные глаза и выходят из кухни. Допустим, им нужно на работу. Ты собралась? Ты уже собралась? А. бежит в ванную, чтобы найти крем для рук, почему-то нет смысла никуда выходить без крема для рук.

Через день Володя и Лидочка наконец-то уезжают. К. и А. почему-то не могут толком ни поговорить с Володей, ни приблизиться к нему, ни попрощаться по-человечески, слишком уж он счастливый и отстраненный.

– Неправильное какое-то прощание, – резюмирует А., когда они возвращаются из аэропорта, где источающая любовь ко всему живому Лидочка висела у нее на шее и обещала непременно вернуться, непременно, только вот они с Володенькой вначале заведут ребеночка, а вот когда ребеночек, тогда сразу и прилетят с маленьким, чего тут возиться, упаковал его, прижал к себе и лети куда хочешь. – Столько всего хотелось сказать, вспомнить. А он ничего не помнит уже. Реально, как поминки какие-то. Истории какие-то вспоминаешь про человека, и все вокруг пьяные. А самого человека уже нет, но это как-то и не заметно. Зря мы на такое подписывались, надо было другое выбирать.

Из дома К. звонит Кате, чтобы убедиться в том, что А. права и это была лодочка.

– Володя умер, – говорит Катя. – Я не могла вам написать, сил не было. На прошлой неделе 40 дней. Я собиралась. Все так быстро случилось, после работы, ушел прямо так как был, в костюме этом офисном. Я потом еще думала, пусть бы и хоронили в нем, в жилетке этой, ненавижу ее, ненавижу. Мы к вам так и не приехали, все собирались. Поэтому и не позвонила, не сказала. Все равно что уже. Умер, сволочь, и все теперь.

А. показала знаками: спроси, нужна ли какая-то помощь, давай мы переведем денег, например.

К. покачал головой, положил трубку.

– Она еще толком не понимает ничего, через неделю, может, перезвоним еще.

Посидели, открыли вино, А. в первый раз за год закурила. Пытались вспоминать Володю, но ничего не вспоминалось.

– Он так еще противно эти ее пальцы сосал, – передернула плечами А. – Все, больше ничего не помню. Ужасно как-то вышло. Как будто чужой человек приезжал и уплыл в этой лодочке. Ничего не чувствую, ничего не помню.

– По контракту, – бесцветным голосом повторил К.