Завтрашний царь. Том 2

Светел вернулся, скрипнув зубами. Оборванец тянул руку из ямы, смотрел с мольбой.

– Купи вагуду, витязь!

– Что?

– Вагуду купи! За медячок от ратных наград…

«А ты про Тарутину погромку небось хвальную песню слагал?»

– Медячок тебе! Много ли успеешь купить?

– А я вот ему отдам. Палачу, – заторопился скитун. Глаза невменяемо разгорелись. – Палач, когда заплатишь, споро всё делает… быстро душеньку выпускает… а если кто поскупится…

Его затрясло.

– Да не умею я!.. – взвыл Онтыка.

«Зря вернулся!»

Скитун суетливыми руками откинул лохмотья, что-то вынул, воздел.

Гудок – не гудок, гусли – не гусли…

Светел спросил:

– За что на смерть взяли, игрец?

– За паскудство, – сказал сторож.

– За правду! – надсадно крикнул скитун. – За песни отважные! За смех дерзкий!

«Да так, что люди разгибали спины и темнота шарахалась в углы…»

Легко было гордые слова красным складом плести, когда перед глазами Сквара стоял. А тут ямина под ногами, и поди знай, кто оттуда кричит. Кто уже завтра совсем ничего не споёт, не крикнет, не скажет…

Светел кивнул:

– Куплю, пожалуй.

Сторож поднял решётку.

– Мораничи баяли, он про сероглазых царевичей пел.

– Про кого?

– Да срам помыслить. Будто бы, по распутству цариц, от сорного семени рождались в старые времена.

Светел размотал опояску, спустил концом вниз:

– Цепляй.

– Обманешь ведь, – заколебался скитун.

– Велика потеря! – развеселился Марнава.

В его глазах что-то мелькнуло… Схватить, рвануть крепкий пояс? Устоит витязь – попробовать выскочить. Качнётся, вниз спрыгнет – ну что ж, бойцом помереть. Всё не удавленником.

Смерились взглядами. Марнава остался сидеть.

Скитун зацепил шпенёчек за махры пояска. Подвесил гнутый лучок. Вагуда пошла вверх, насовсем улетая от него в облака. Марнава зло рассмеялся:

– Что ж витязю милостивому не спел напоследок? Как нам пел? Смотри, без платы уйдёт!

Скитун не слушал. Вскочив, тянул пятерни за обещанным грошиком. Марнава взялся горланить сам:

– Белы плечи из рубашки оголяются, белы стёгнышки румяные являются… Слыхал, дикомыт? Сероглазые царевичи! Твоим отцам прямая хвала!

Светел выудил из кошеля два сребреника с потёртыми ликами предков. Бросил в подставленные ладони.

– Мне давай, – проснулся Онтыка. – Всё едино завтра возьму!

– Не дам!

– Попомнишь, как петля промешкает задавить…

– Я тебя, палачонка! – рыкнул Марнава.

– Не дам!.. – сорвал голос скитун.

Светел пошёл прочь. В яме началась драка. Люди, чья жизнь измерялась навечерием и тьмой до рассвета, в кровь бились из-за монеток.

«А я? – толкнуло Светела. – Я что делал бы, если бы вдруг последняя ночь?»

Вспомнился костёр в тени Сечи. Взгляд Ильгры сквозь пламя. Ярость, и нежность, и утверждение жизни…

Вагуда лежала в руке чужая, непонятная. Никакой радостью не веяло от неё.

Разбойников казнили на другой день поутру.

Вся Извора вывалила в поле, искони отведённое для гуляний. Примчались дети. Оставили хлопоты бабы. Выползли древние старики. Всем хотелось увидеть, как простирает руку закон.

– Далёко царь, а не без Правды живём.

– Строга расправа моранская. Не откупишься!

– Любишь смородину, люби и оскомину…

– Деда, что за смородина?

Светел вышел в сапожках, хранимых для Шегардая. В тёмно-синем плаще, расшитом серебряной канителью. Как унаследовал от Крыла вместе с гуслями и мечами, так и надевал, может, раз или два. Зажиточные мужи косились, завидовали. Ни у кого здесь не было такого плаща. А под плащом – новенького суконника, чёрного с голубым, взятого в животах боярина Оскремёта. Светел стоял с непокрытой головой, распустив косы, как перед боем. Дивись тот, кто смерти близко не видел!

– Многие от зла отступают страха ради моранского.

– А головники в ночи озираются: ну как по следу Ворон летит?

– Тень во тьме, перст Владычицы беспощадный.

– Ни следа, ни вида, и не поймёшь, что сразило.

– Сказывают, в трёх местах разом является. Быстрей ветра несётся.

– С чего рекло такое?

– А он, где злодея скогтит, пёрышко из крыла покидает.

Сорванец, нахально пенявший Светелу насчёт тыла, хотел подойти, не посмел. С десятка шагов уткнулся как в стену. Светел не видел мальца, не видел красёнушек, любовавшихся его нарядом и статью. «Где лыжи… дверь с петель… Про кого песню слагал? Рвался брата спасать, за песни казнимого. А если гусляр чуженин – в сторонке коснею?»

– Везут! Везут!

Из тумана выплыла запряжённая оботурица. Неказистая, шерсть колтунами. Марнава и скитун бочком сидели на дровнях, рядом плёлся Онтыка. Всего полверсты, но своими ногами ходят живые. Мёртвых на погребение всегда везут сани.

Палач и двое, уже не обязанные дневному миру, тотчас увидели впереди повершенье своих забот: ледяные столбы с переводиной, висячие петли. Онтыка споткнулся.

– Хорош мостик изладили, – похвалил Марнава. – Вприпляс пойдём, с ноги не собьёмся.

Он говорил громко, преувеличенно весело.

– Умел набедить – умей кару принять, – слышалось по сторонам.

– Пытки не будет, а петли не минуешь.

– Винись, Марнава! Миру покайся, Владычица меньше муки отмерит!

Второму обречённику, тихому и вялому, ничего не кричали. Марнава цепко встал на дровнях, принялся кланяться: