Завтрашний царь. Том 2

– Будешь оботуров щипать, дядя, ты меня испытай. А тогда, мальцом, я прялку на гибало скоро сменил. И ещё, по атиной надоумке, на гусли локотницы опёр… Дедушка Игорка учить не хотел, тоже всё на руки пенял. Только, мол, с брёвнами управляться.

Сани качнулись, переваливая небольшую застругу. Светел поднял ещё ком, отрубленный полозом, начал кидать два в очередь. Комья падали, он упрямо подбирал.

Кербога не выдержал:

– Давай покажу…

– Не, дядя. Сам дойти хочу.

– Дойдёшь, когда борода посивеет.

– А мне не к спеху.

Сани приближались к релке у слияния речек. Здесь по берегам сохранился лес, прикрытый щитом скалистой гряды. Ветра не было, оботуры выдували струи густого пара. Лицо дикомыта прятала харя, но в голосе прозвучала улыбка:

– Мне не скоморохом быть, дядя Кербога. Людей удивлять, на то вы с дедом Гудимом. А я что схвачу умишком, того мне и хватит.

Кербога безнадёжно махнул рукой, отвернулся от прыгающих снежков.

– Ты, ребятище, мне про Сечу рассказать обещал.

– А что про неё? Там наш Сеггар мудрость явил. Кощеев против Железной построил и робеть воспретил…

– Ты мне про деяния поведай. Подвиги вспомни. Я, может, в красный склад облеку.

Изнутри скоморошни повторами звучал голос. Девка Лаука заучивала попевку с непростым, заломистым взлётом. Дед Гудим подыгрывал на свирели. Светел неволей вспомнил материн голос. «Тем крыльям нынешняя попевка пёрышек бы не взбила…»

– Мы-то что, – сказал он. – Мы одним плечом стояли. А вот…

Лаука внутри смолкла, что-то бросила в стену, взвизгнула:

– Уморить сговорились! Ни просвета, ни отдыха! Пендерь ещё этот повсюду стружки развёл…

Светел со стыда упустил оба кома. Вчера он строгал дарёный лежак, готовился сверлить под шпеньки.

– Уросит девка, – пробормотал Кербога и окликнул Лауку: – Слышь, скворушка! Й-йиу, й-йиу! Вот так взвизгни, да поупрямей! На том и петь будешь!

Девка зло высунулась из-за полсти:

– Как петь, когда старый в погудку не попадает…

Глаза Кербоги в прорезях хари обратились к небесам. Лаука посмотрела, как Светел поднимал комья, фыркнула, скрылась. Кербога, помолчав, кивнул дикомыту:

– Ты про героев мне сказывал.

– Ну… Мы то есть одним плечом на врага. Где геройство, если братья рядом стоят? Вот одному отбиваться… когда враги, а выручки нет… Дядя Сеггар гонцов за помощью посылал. Хвойке, отроку моему, ялмаковичи голову сняли и залубеневшему в руки вложили. Поди знай теперь, как смерть принял. Второй, Неугас, из переселенцев был. Его Ялмак перед нами на колени поставил, горло вскроил, посмеялся: гадать будем! Куда упадёт, туда слава! Тут мы на них…

Кербога тихо спросил:

– И… куда пал?

– Не поворожил врагу Неугас. Расстарался нам на удачу.

– Ты… правда думаешь, что он сам…

– Я в челе стоял, дядя Кербога. Всё видел.

Скоморох надолго умолк.

Внутри возка снова заиграла свирель. Лаука трижды пискнула – громко, противно, как плаксивое дитя. Испробовала попевку… наконец-то поймала красивый ход голоса.

– Дядя Кербога?

– Сын прачки в пекло лез с копьём… Да?

– Почему ты ей верещать велел?

– Это выстраивает горло, давая наголоску тонкому звуку. Тебе-то зачем?

«Ну да. И зачем бы? У меня ведь голос тележный, а руки…»

Со вкусом обидеться Светел не успел. Пристяжной громко фыркнул. Светел сразу насторожился, побежал целиной вперёд, отпрукивая упряжку. Скоморошня тяжело заскрипела, остановилась.

Кербога последовал за дикомытом, уже склонившимся над чем-то в полусотне шагов. Скоморох знал себя проворным и неутомимым. А вот присмотришься к такому Незамайке и сразу понимаешь, в чём разница.

Когда подошёл, стало ясно – не в час затеялся разговор про Ялмака, сражение и павших героев. Путь скоморошни пересекал чужой след. Кто-то прошёл с юга, ведя собачьи санки. Лёгкая полозновица была почти незаметна, но на белом следу алело яркое пятнышко. Совсем свежее, ещё не успевшее прорасти льдом.

След тянулся к дальнему берегу, пропадал в тяжёлой стене леса. Светел выпрямился, тряхнул плечами, подпрыгнул на месте:

– Схожу гляну, дядя Кербога.

– Постой! В чужой мошне – не в своей квашне…

Бывший жрец начал свои странствия, когда дикомыт ещё держался за мамкин подол. Дорожная мудрость бывала жестока. Иногда стоило ограничиться короткой молитвой – и шагать вперёд без задержки, не вешая на себя чужое злосчастье.

– …Не смекнёшь, есть ли тесто, аль пусто место.

Да кто б его спрашивал. Неразумный юнец уже таял в клубах куржи, уносясь к дальнему берегу. Скоморох вдруг подумал, что, может быть, в самый последний раз любуется этим вот лётом, недостижимым для гнездарей, какое там для андархов.

«А не вернётся?»

Сразу стало пусто и холодно.

«Быстро же я привык полагаться на его силу и зоркость. Ничего. Где подарки, там отдарки, где привычка, там и отвычка…»

Светел примчался назад гораздо быстрей, чем Кербога дерзал даже надеяться. Почему-то на чужих стареньких лыжах и с хвойной веткой в руках.

– Нашёл кого? – встревожился лицедей.

– Девку с парнем, – буркнул Светел сквозь харю. – От злых людей ноги уносят.

Он уже мёл веткой снег. Где – очень тщательно, где – намеренно кое-как.

– Езжай, дядя Кербога. Тут путь верный. Я в Извору за тобой прибегу.