Завтрашний царь. Том 2

– Это я должен был над ухом брюзжать, а не лавку пролёживать. – Часть Ознобиши ужасалась невольному упущению, часть же твердила: всё равно, всё равно. – Ты занял все свои мысли справедливостью для…

– Мартхе! Дымку по шерсти гладь, не меня!

– Тебе суд, а правда лишь у Богов, – медленно проговорил Ознобиша. – Почём знать, что глаголют знамения? Аодх Великий тогда уставил котёл, а ты… праведной рукой поразишь…

– Сестре обряд предлагали, – напомнил Эрелис. – О гибели чужого чуженина, чтоб Лихаря верней извести. Она отвергла. И мне не лицо!

Ознобиша долго молчал. «Ковры, меха оботурьи… Их ли с собой унесу, в последний раз засыпая?»

– Правда лишь у Богов, – повторил он упрямо. – Меня провидица назвала судьёй, готовым осудить несудимого. Значит, однажды я ошибусь. И ты способен заплутать, государь. Как у нас говорят – рожи без стыда не износишь.

Эрелис не улыбнулся.

– Воин в бою по жёрдочке ходит. Ошибся – пропадай голова! А я вождь, мои промахи рати выкашивают и города сносят – вот чего трепещу. И так уже сколько за нас с сестрой умерло, хватит!..

– Прикажи, государь, пусть разыщут Орика, выученика Невдахи, – задумчиво посоветовал Ознобиша, глядя, как возникают и разрешаются узлы на верёвке. – Он верен и смел. И законами премного искусен.

«А если нет, научу. Успеть бы…»

– Не смей, Мартхе. Ты встанешь, мне другого райцы не надобно.

Ознобиша опять надолго умолк.

– Мы падаем и встаём, – выговорил он наконец. – Сегодня ты мог споткнуться, но удержался…

– Едва!

– Потому что был не один. Брат брату опора.

– Свой-то умишко где потерялся?

– Слушай бесстрашных, заветовали тебе. Ты и послушал.

– А куда было деваться? – хмыкнул Эрелис и опустил ужище. – Не врёт слава о дикомытах! Ворота грозил разнести, в тронной весь почёт пережахнул. Дымку обтискал…

– Дымку?.. – не поверил Ознобиша. – Да как позволила?

Клубок облачной шерсти блеснул синевой. Дымка приоткрыла глаз, зевнула, показывая рысьи клыки… снова безмятежно свернулась.

– Мне верста, ну, чуть старше, – сказал Эрелис. – Истый сеггарович, Неуступову ковку издали знать… Дикомыт бесподмесный, косы вьёт… и вот чудно! На сущего андарха похож. Хочешь, позвать велю? Он гусляр. Сыграет задорную, думы тяжкие поразвеет…

Колпица

Все что-то знали. Кербога про Злата, Злат про Кербогу. И Киец-старшина – про обоих. Один Светел вертел башкой, вспоминая дружину и свой путь из Сегды. Смотрел на город, перед тем почти незамеченный. Крыши, стены, булыжная мостовая… сколько всего! «Единственный двор вести умудрись, тягота! А здесь их на каждой улице дюжина! А улиц? Десяток, не меньше. А городов в Андархайне?.. Ох, не зря меня Косохлёст лесным пендерем… ох, не зря…»

Черёдный старшина повёл Злата прямым путём во дворец. Кербогу со Светелом и рабом на одрине отправил куда-то в сторону:

– Велено вам, скоморохи, двор Опалёнихи обживать. Там просторно, дом крепкий, а скоморошню погодя привезём.

Кербога, пряча возвращённый Светелом оберег, отмолвил с видимым облегчением:

– Такого завершения своих странствий я даже не чаял…

Кувыки и Тёмушка с Верешком так и шли у телеги. Хшхерше уже сбегал в съезжую, чтобы вернуться с лёгким узелком – одеждой кощея.

– Эх! – бросил в сердцах. – Обратили певчую пичугу в тряпку кровавую…

Светел удивился:

– Гудил, что ли, с вами? Невольник?

– Да ну, – несколько поспешно отмахнулся морянин. – Куда ему, калеке. Он… ну… взаигры наши в ремесленную пустил. К вагудам тянулся…

– Калека, значит.

– Так поморожен весь. Беспалый, хромой, сам страшон.

Светел вспомнил обглоданного Бездной кощея, кормившегося под столами в кружале. Живот подвело смесью оторопи, жалости, омерзения. «За хозяина под кнут лёг, знать, жизнь не мила…»

– Как ругали-то злосчастного?

– Мглой.

Опалёнихин двор оказался вправду просторным, с памятью о недавнем богатстве. Дом и ухожи стояли пустые, обобранные до самого тла, но велика ли печаль? Были б стены надёжны, а добра, чтобы их наполнить, со временем наживём!

«Сколько я под крышей не спал? Если Голомяную Вежу не брать, получается, с Сегды…»

Когда Светел входил в ворота, через соседский забор, хлопая крыльями, перелетел большой гусь. Плюхнулся наземь, поспешил в знакомый хлевок. С той стороны высунулся мальчишка, привычно перекинул ногу, но увидел Светела, замер.

– Твой гусь, отроча?

Шабрёнок дерзко ответил:

– Был тётки Опалёнихи, теперь наш.

– Забирай.

Мальчик бросился ловить.

Кербога уже прохаживался по двору, задирал голову, глядя на плывущий туман, искал мокрый угол.

– Вот здесь подвысь воздвигнем, чтобы дождём не мочило… Подумай, ребятище! Ввыкли мы одно представление по семи волькам возить, здесь не то! Трижды показал – новое сочиняй. С ума сбиться недолго!

Поди пойми его, радуется грядущим трудам или боится? Или страх прячет за деловитой повадкой?

«Забудут скоро эту Опо… Опа… как бишь её! Прозовут двор Кербогиным. А верней того, Скоморошьим…»

Сырость плавала в воздухе, садилась на одежду, медленно капала с крыш. «И вот так у них всякий день? То ли дело бедовники… чистый звонкий мороз…»

Кувыки и Верешко толкались возле одрины. С видимым содроганием всовывали ладони под неподвижное тело.