Завтрак у Sotheby’s

Французские живописцы, в том числе награжденные ежегодно выделяемой правительством Римской премией, приезжали в Италию ради ее чудесных пейзажей. Подобную моду ввел Клод Лоррен, создавший образ Италии, которому предстояло на двести лет завладеть воображением европейцев. Его напоенные светом, идеализированные облики Римской Кампаньи превратились в своего рода бренд, имидж, с легкостью воспроизводимый и тиражируемый посредственными художниками в пейзажах, которые изображали их собственные страны – Голландию, Бельгию, Англию. В начале XIX века в Италию прибывает все больше немцев и скандинавов, особенно датчан. Можно изгнать датчанина из Дании, но нельзя заставить датчанина забыть о Дании, даже если он пишет виды Италии. Итальянские пейзажи кисти Рёрбю, Эккерсберга, Лундбю абсолютно неповторимы: Римскую Кампанью они писали так, словно ее освещают лучи неяркого копенгагенского солнца. Даже в ХХ веке художники по-прежнему стекались в Рим, во Флоренцию, в Неаполь и, конечно, в Венецию (на рубеже XIX – ХХ веков в Италии побывали Буден, Уистлер, Сиккерт, Ренуар и Моне). Итальянские сюжеты до сих пор не утратили привлекательности для художников. Потенциальные покупатели всегда живо реагируют на упоминание о том, что предлагаемый им пейзаж изображает вид Италии. Они осознают, что, покупая итальянские пейзажи, приближаются к некоему «золотому стандарту».

Третья причина, по которой Стендаль, красноречиво переходя на английский, предлагал совершить путешествие в Италию («завести любовницу» – «a bit of a lover»), также была достаточно убедительной в глазах жителей Северной Европы. Там бытовало убеждение, будто жаркий климат делает итальянок сладострастными и потому весьма и весьма податливыми. Байрон, разумеется, соглашался с этим, заявляя:

Но сами боги в результате зноя
Нам подают губительный пример:
Что смертным – грех, то Зевсу – адюльтер[33].

С тех пор многое в Италии изменилось, в частности получили распространение кондиционеры.

Арабский мир

Первые художники, побывавшие в Северной Африке, обнаружили цивилизацию, которая почти не испытала влияния западной культуры; ее красочность, экстравагантные одеяния и странные обычаи подарили живописцам множество новых сюжетов, и те с энтузиазмом принялись украшать ими стены парижского Салона. Первое поколение этих художников, которые обрели известность под именем ориенталистов, видело себя в роли наблюдателей и репортеров и запечатлевало в мельчайших деталях разыгрывавшиеся перед ним повседневные сцены. «Я воистину попал в удивительнейшую страну», – писал Делакруа из Танжера в 1832 году. Далее он отмечает яркость света, насыщенность цветовой гаммы, живописность апельсиновых рощ и ритм жизни, совершенно отличный от западного. «Пожалуй, им трудно понять непринужденность, проявляемую европейцами в общении, и то неуемное желание обрести новые идеи, которое заставляет нас вечно странствовать, нигде не задерживаясь подолгу. А если мы достигли предела того, на что способна развитая цивилизация? Во многом они ближе к природе, чем мы. У нас есть наука, но мы заплатили за нее утратой благодати».

Во второй половине XIX века художники из многих уголков Европы устремились в арабские страны. Оттуда они двинулись дальше: в Египет, Святую землю, Сирию, Турцию и даже в Персию. Как утверждал Теофиль Готье, Ближний Восток посягает на статус Италии, признанного места паломничества живописцев: «Здесь они узнают, что такое яркое солнце, изучат свет, найдут самобытных персонажей, оригинальные обычаи, увидят древние библейские сцены». Однако к семидесятым годам XIX века путь из Салона в Сахару сделался уж слишком проторенным. Еще в 1854 году английский художник Томас Седдон писал о Египте: «Эта страна являет нам общество, постепенно разрушающееся, а восточные нравы и обычаи вот-вот исчезнут в жадных волнах готовой поглотить их европейской цивилизации». Перенимая западную культуру, арабский мир в значительной мере утрачивал свою таинственность и призрачное обаяние, а экзотика, воссоздаваемая западными живописцами, становилась все более шаблонной и сентиментальной. Художники все чаще запечатлевали образы арабского мира, стремясь угодить западному вкусу, то есть богатому парижскому или лондонскому буржуа-меценату. Некоторые даже писали ориентальные сцены, не побывав ни в одной арабской стране. А зачем? Они же вполне убедительно воплощали на холсте Древний Рим или Голландию XVII века, хотя никогда их не видели.