Завтра в тот же час

– Неужели, – пробормотала Элис. Он это сделал. Она знала, что он сможет, и он смог. Она перевернула книгу и вгляделась в фотографию Леонарда, которая заняла весь оборот, в его лицо в черно-белых тонах. Элис сразу узнала работу Марион Эттлингер – она снимала всех культовых писателей тех лет, ее стиль, серебристо-стальные оттенки невозможно было спутать ни с чем. Изумительный фокус, видно каждый волосок на голове. Леонард смотрел удивленно, словно не ожидал, что кто-то решит его сфотографировать, словно Марион выскочила из ниоткуда и так и сняла его, рукой подпирающим подбородок. На нем были черная футболка и кожаная куртка, взгляд устремлен прямо в объектив.

– Ладно, – сказала Элис, прижимая к себе книгу. – Я тебя люблю.

Сэм поцеловала ее в щеку.

– До встречи в будущем.

Элис улыбнулась и открыла дверь.

Глава 42

Верхний Вест-Сайд красив при свете дня – если вы в состоянии переварить толпы яппи, школьников в одинаковой форме, банкиров и вылизанные торговые сети, вытеснившие самобытные магазинчики, – но во всей своей красе он предстает по ночам, когда все магазины уже закрыты, а тихие улочки переливаются в свете уличных фонарей. Элис всегда нравилось прогуливаться от дома Томми. Когда ей было двенадцать, отец дал ей сигнальный свисток, просто на всякий случай, и она всегда держала его при себе, в кармане вместе с острыми ключами. Несмотря на то что ей приходилось всегда приглядываться к каждому мужчине в радиусе квартала и обращать внимание на то, на каком от нее расстоянии он находится, – этот неотключаемый внутренний радар по умолчанию встроен в любую женщину, – Элис любила гулять по ночам. Чем позже, тем лучше. Сжимая в руках телефон и «Зарю времени», она уверенно прошагала на середину улицы. Поднялась по Централ-Парк-Вест до Музея естественной истории, который уже был закрыт, но круглые башенки по бокам здания все еще светились, как маленькие маяки, за которыми присматривают динозавры. Элис свернула на Восемьдесят первую и поспешила мимо одетых в форму консьержей, готовых в любую секунду метнуться открывать дверь. Перешла Коламбус, дошла до Амстердам-авеню, усеянной барами, возле которых на тротуаре вэйпили вечерние гуляки, а те, кому удавалось оторваться от телефона больше чем на минуту, умудрялись даже пофлиртовать. Много мест из ее детства уже канули в Лету. «Логово енота», например, где ее крутая няня зависала со своим парнем-байкером, и маленький манеж с конюшней в переоборудованном гараже на Восемьдесят девятой – в детстве она долго умоляла Леонарда отдать ее туда на занятия. Но в этом весь Нью-Йорк: он знает все места, где ты целовался с кем-то или плакал, все места, которые тебе нравились, – знает и превращает их во что-то новое.

Две молоденькие девушки – с виду студентки – стояли, привалившись к обшарпанной заброшенной телефонной будке, и собирались не то поцеловаться, не то наблевать на тротуар.

– Како-о‑ое платье. Отпад! – воскликнула одна, Элис улыбнулась в ответ. Женщины могли сказать ей что угодно – она всегда улыбалась им в ответ. Если бы это сказал мужчина, она бы поморщилась и перешла улицу. В руке зажужжал телефон – эсэмэска от Томми. «Ты где, блядь?» Она пропустила и несколько предыдущих посланий. «Элис, ты где? Время говорить тост». Элис представила, как его лицо каменеет от гнева. Разве она вообще когда-нибудь видела, чтобы он злился? Элис не припоминала, чтобы в школе он хоть раз выходил из себя. Завалил выпускные экзамены из-за двух неправильных ответов? Получил «пару» за профильный экзамен? Не прошел в университетскую бейсбольную команду? Они все существовали в таком плотном пузыре, что реальным проблемам было в него не пробиться. Разумеется, у богатых случались проблемы – родители Томми были холодными и безразличными, его бабушка не чуралась пропустить стаканчик, все остальное надежно скрывалось где-то в глубине, – но Элис даже не представляла, какое выражение принимает лицо Томми в минуты гнева: огорченное или разочарованное, выпускает ли он пар наружу или держит все в себе. Нужны годы, чтобы выучить все это и понять, какие привычки и повадки со временем закальцинируются в типичные черты. С одной стороны, Элис была счастлива оказаться на этом этапе отношений: скучном, как горное плато. И дети у них уже есть. Она прибавила темп, труся по Амстердам-авеню так быстро, насколько позволяли спадающие с ног мюли. Перья на платье щекотали подмерзшие икры.

Через два дома от угла Амстердам и Восемьдесят пятой, в крошечной лавке, где раньше располагался тибетский магазинчик со всякими бусинами и украшениями, обитала гадалка. Половину витрины занимал огромный силуэт стеклянного шара. Внутри помещение было обставлено так, что посетитель был вынужден занять одно из двух мягких кресел, стоящих у самого окна, на виду у прохожих. Другое кресло занимала молодая женщина с бровями-ниточками. Выражение неизменного удивления плохо вязалось с принятым образом гадалки, но Элис все равно остановилась.