Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

Кодирование коммерчески выгодно наркологам. Мои коллеги назначают порой самые нескромные цены за свои сказочные услуги. Кодирование выгодно и алкоголикам. Выгодно психологически: при срыве есть кого винить. Возможно, именно поэтому миф о кодировании оказался столь живучим. Критике кодирования сопротивляются как наркологи, так и пациенты: ни тем ни другим не хочется терять свою выгоду. В ответ на аргументы о неэффективности кодирования звучат высказывания о правильном и неправильном кодировании: мол, сам Довженко и его ученики кодировали правильно, а все остальные – шарлатаны; или утверждения, что люди разные, метод не всем помогает одинаково хорошо; или о том, что пациент не выполнял предписания, которые ему дал кодировавший врач. И т. д. и т. п.

Со временем появилось множество «способов лечения» алкоголизма, наркомании и других расстройств зависимого спектра, использующих идею чудодейственного терапевтического вмешательства. Профессор Е. Крупицкий удачно, пусть и немного витиевато, определил наукообразное шарлатанство как «сциентистски декорированный шаманизм» и выделил следующие его виды в российской наркологии: фармакологический (разнообразные препараты, вызывающие «вегетативную бурю»), инструментальный (например, магнитное поле) и психотерапевтический (суггестия, гипноз, «25-й кадр»). Иногда можно встретить неплохие на первый взгляд тексты специалистов о том, что кодирование с применением фармпрепаратов – это все-таки психотерапия и нет в ней ничего плохого или ненаучного. Мне встречался термин «предметно-опосредованная суггестотерапия» (ПОСТ), что означает: лечить зависимого с помощью внушения, используя для этого некий предмет. Однако ПОСТ не охватывает всю полноту проявлений синдрома зависимости (об этом чуть позже), не признана мировым научным сообществом, не имеет доказательств эффективности. ПОСТ применяется с нарушением принципа информированного согласия пациента на проведение процедуры: пациент не знает, какую именно роль выполняет «предмет» в предметно-опосредованной терапии, ведь такое знание лишило бы смысла саму терапию. ПОСТ неэтична: пациент получает дезинформацию о своей проблеме, о ее решении, а также ложное ожидание, что избавится от проблемы событийным образом.

3

Итак, я узнал, что лечение зависимости сводится к кодированию, а кодирование – к хорошо рассказанной сказке. Это говорила наркологическая братия. Сами наркологи не стали делиться со мной своими терапевтическими сказками. В книгах по наркологии никаких сведений о кодировании не было, и я поначалу был озадачен и растерян. Но, немного подумав, я догадался, кого можно расспросить о кодировании. Конечно же, процедурную медсестру. И я с ней подружился. Тесно.

Терапевтические сказки наших наркологов оказались банальными, шаблонными, скучными. Никакой любви к нарративу, никакого уважения к интеллекту пациентов. Я удивлялся: как эта глупость может работать? «Я сейчас введу тебе этот препарат. Он осядет в твоей печени. В глубине печени он будет находиться долго. Тебя на какое время нужно закодировать?» – «На год». – «Я введу тебе годовую дозу. После введения препарата я дам тебе понюхать спирт. Ты лишь слегка понюхаешь его – и пойдет реакция». Процедурная сестра вводила никотиновую кислоту, доктор подносил вату, смоченную в спирте, к ноздрям пребывающего в священном трепете пациента, через минуту у того появлялся жар в теле, он краснел как рак и, стуча от страха клешнями, уползал в свою палату с уверенностью, что теперь именно так и будет, если он, упаси господь, выпьет.

Поначалу я решил, что уж моя-то терапевтическая сказка не будет такой примитивной. Я сочинял пространные истории о том, что делает препарат с организмом – с печенью, почками, костями, мышцами, сердцем. Представлял реакцию пациентов и думал: нет, не то, не то. Я решил обогатить «телесную» историю увлекательными подробностями о том, что происходит с сознанием человека, как оно начинает меняться, как постепенно человек отворачивается от алкоголя и собратьев-алкоголиков и начинает жить достойной жизнью. Все это я приписывал чудесному препарату. Оставался один пункт: что это за препарат. Нет, я-то знал, что буду применять ту самую никотиновую кислоту, но как мне ее назвать для пациентов? Алкостопил? Поканепропиламид? Остановисмут? Перебрав с десяток вариантов, я вдруг понял, что будет достаточно, если препарат окажется испанским, исландским, канадским или пусть даже сенегальским – важно, чтобы он был нездешним. Я назвал его французским. Французский препарат. Мне так понравилась идея французского препарата, что я подумал: зачем мне сложная, внушающая трепет терапевтическая сказка? Достаточно распространить слух, что в больнице наконец-то появился «тот самый французский препарат». И я угадал. Весть о чудодейственном французском средстве быстро разошлась по всей клинике. Пациенты все больше и больше хотели закодироваться именно у меня. Я был всего лишь робким врачом-интерном, но «французский препарат» сделал меня важным и востребованным специалистом.

И однажды случилось вот что.