Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

Я выросла в неблагополучной семье: родители поженились по залету (это была я, привет!), денег особо не было, жили в коммуналке, ругались, мирились, выпивали, веселились. Отец выпивал все больше и больше, начал бить мать, получил судимость за то, что бьет жену.

Вокруг меня пили все – вообще. Бабушка по маминой линии гнала самогонку в деревне и на продажу, и для всех своих. Самогонки было очень много. Бабушка по папиной линии уходила в запои. Меня воспитывали так: нельзя гулять после школы, нужно сразу ехать домой и звонить маме на работу, чтобы она не волновалась. Нельзя приглашать никого в гости, потому что мы живем в коммуналке – что люди подумают? Нельзя записываться в секции, ездить на платные экскурсии – денег нет. Можно было делать уроки одной дома, помогать родителям по хозяйству и… читать. Книги стали моим первым способом сбежать от реальности. Я прятала книги в туалете за трубами и старалась незаметно уйти из комнаты, когда родители ругались. Запиралась в туалете и читала.

Отец продолжал выпивать и постоянно изменял маме.

Мать об этом знала, бесилась и часто сама эскалировала конфликты и подначивала пьяного агрессивного мужика, в полтора раза превышающего ее по габаритам, за что и была побита не менее чем в половине случаев. Это не значит, что она сама виновата, это значит, что, даже зная о последствиях своих слов и действий, она продолжала вести себя именно так – как жертва, которой нужен агрессор. И конечно, мать не уходила от отца: «кому она нужна с двумя детьми, он ее муж, такова ее судьба». Даже после того, как он разбил ей лицо и отбил почки, из-за чего маму увезли в больницу, мы продолжали жить все вместе в комнате площадью 16 квадратных метров – родители, я и мой младший брат.

Однажды отец вернулся с пьянки один. Мы с братом уже лежали в своих раскладных креслах и должны были спать. Отец смотрел телевизор, ел бутерброды и матерился себе под нос. Дважды уходил выгуливать пса. А потом лег ко мне в кровать. Мне было очень страшно, и я просто лежала, стараясь не шевелиться. Уже о чем-то догадывалась, но из-за возраста думала что-то «безобидное»: «Он просто пьяный, если я ничего не сделаю, он не причинит мне вреда, он же мой папа». А он начал поворачивать меня к себе, стаскивать пижаму. Зажал рот и изнасиловал. Сперва вагинально, затем орально – членом, испачканным моей девственной плевой. Мне было 12. Потом он отвел меня в ванную, вымыл и уложил спать. Переодел в чистую одежду, а разорванную и окровавленную выкинул.

Когда вернулась мама, я лежала оцепенев и думала, как мне ей сказать, что произошло. Не знала, как выйти с ней из комнаты, боялась, что она тут же устроит скандал, а отец нас с ней побьет или даже убьет. И больше всего я боялась, что мама будет меня ругать. В итоге я ничего тогда не смогла ей рассказать.

Я сбежала из дома в 16 лет, едва закончив школу, и долгое время не общалась ни с кем из родственников. Жила на хипповских и рокерских вписках, у каких-то мутных людей; работу находила каким-то чудом – тогда 16-летнему подростку нельзя было работать без письменного согласия родителей. Но я находила работу. Отчасти благодаря прекрасным добрым людям, которые мне помогали. Спасибо им.

Пить, вот прямо пить, я начала в 15. Это был мой второй способ сбежать от реальности и от боли. А еще от страха перед людьми, от страха быть отвергнутой, непонятой, от боязни не вписаться в социум. Алкоголь стал моей палочкой-выручалочкой на все случаи жизни.

Такое ощущение складывается, когда я это пишу, что я всегда бухала и читала – и то и другое запоем, но с сохранением социальных функций типа заработка, чтобы было на что бухать и читать. К 18 годам я начала немного общаться с мамой и однажды по телефону рассказала, почему я сбежала от них. Мама начала кричать, что я вру для того, чтобы сделать ей больно, и что, если бы я не родилась, ее жизнь сложилась бы хорошо. Чувство вины за свое рождение я прорабатывала с психотерапевтом дольше, чем травму изнасилования.

Дальше были годы деструктивного поведения, пассивной агрессии, ненависти к себе, тотального недоверия к окружающим. Я считала, что все мне врут, пытаются меня использовать и что никто – вообще ни один человек в мире – меня не понимает, не видит меня «настоящую». Алкоголь подпитывал и усиливал эти тревожные и депрессивные состояния, оставаясь при этом моим прибежищем, тихой гаванью и «лекарством» на все случаи жизни.