Завет Локи

Она бросилась мне на шею. На несколько мгновений мы снова стали единым целым и почувствовали себя полными сил и могущества. За эти мгновения я успел мысленно выложить ей все – и свой план, и просьбу быть осторожной, и некую загадку, и целый набор инструкций на будущее, – и сразу же покинул ее тело, передав управление им ей самой. А у меня, едва я ступил на берег реки Сновидений, возникло ощущение, словно я сбросил с себя теплое пальто, которое еще хранит контуры моего тела, и я еще подумал, что вряд ли мне когда-либо снова придется носить это «пальто». И, как ни странно, одна лишь мысль об этом вызвала в моей душе острую боль, хотя пребывание в теле Попрыгуньи было для меня связано со многими неудобствами и неприятностями.

А Попрыгунья смотрела на меня и прямо-таки сияла. Мне она и раньше казалась довольно хорошенькой, но эта улыбка вдруг превратила ее в настоящую красавицу, и у меня невольно возникла мысль: разве она когда-нибудь так улыбалась, пока я торчал в ее физическом и ментальном пространстве?

– Я знала, что у тебя все получится! – радостно восклицала она. – Знала, что ты никогда не бросишь друга в беде!

От ее похвал мне стало совсем не по себе, поскольку я-то хорошо знал: именно так я и собираюсь поступить – бросить друга в беде. Неприятно, конечно, но разве у меня есть выбор? Да мне, собственно, и выбирать-то не из чего.

А Гулльвейг-Хейд, искоса на меня глянув, процедила сквозь зубы:

– Так вот зачем ты притащил сюда ее тело! Ты что, собираешься вместе с его хозяйкой проникнуть в глубины Сна?

– Ну и что? Можешь меня пристрелить, но я как-то даже полюбил ее!

Хейди тут же вылила на меня ушат презрения.

– По-моему, это больше похоже на самооправдание. Впрочем, каждому свое. Если тебе нравится выглядеть нелепым, так на здоровье.

Я пожал плечами, которые теперь опять стали почти эфемерными, и постарался сохранить нейтральное выражение лица. Я же понимал, что Хейди глаз с меня не спускает, и теперь, поскольку я вновь обрел практически прежнее обличье, ей нетрудно будет заметить любую, даже самую малейшую перемену в цветах моей ауры. Впрочем, я очень надеялся, что она спишет эту перемену на возбуждение, которое охватило меня, когда я узнал, что Хеймдалль все еще жив; ну и еще на воздействие нашей дьявольской скачки по царству Сна. Но если надежды мои не оправдаются, то мне конец. Хотя я все же рассчитывал, что талант лжеца и обманщика поможет мне еще немного потянуть время и продолжить эту опасную игру.

Джонатан Гифт слез с коня и огляделся. Затем, с восхищением рассматривая великолепный хрустальный купол, промолвил:

– Боги, мне и в голову не приходило, что воплощение моей идеи может оказаться столь прекрасным!

Хейди с подозрением глянула на него:

– Твоей идеи?

Джонатан радостно закивал и принялся объяснять:

– Я много читал о старых богах. Об их приключениях, об их войнах… Но больше всего мне всегда хотелось знать, в чем секрет того, как им удалось это построить.

– Что построить?

– Как что? Небесную Цитадель, разумеется! Она, конечно, была разрушена задолго до того, как я появился на свет, но ведь о ней существует так много всяких легенд, в которых описаны и Биврёст, Радужный Мост, и Валхалла, Чертоги Героев, и личные чертоги каждого бога или богини…

– Ну, не у всех имелись личные чертоги! – вмешался я, но Джонатан Гифт меня слушать не стал.

– Я знал, что тайна возведения цитадели как-то связана с рунами, – продолжал он, – но ведь руны – это всего лишь уравнения. Математические символы. Символы, которые – при наличии соответствующих знаний, разумеется, – способны открыть все тайны Девяти Миров.

– Это мой отец тебе обо всем поведал? – спросила Хейди. – Значит, он здесь?

Но ответить Джонатан не успел, ибо в храме вдруг появился кто-то еще. В дальнем конце огромного зала возле органа возникла огромная и неясная фигура, показавшаяся мне знакомой, только теперь она была, пожалуй, выше самого Имира; голова ее скрывалась в серебристой дымке купола, а под тяжелой поступью огромных ступней легко трескались плитки пола.

Где-то рядом утробно заворчал Тор. Попрыгунья невольно прижалась к боку Слейпнира. А Гулльвейг-Хейд не мигая уставилась на это привидение; цвета ее ауры ярко пылали; лицо сияло от радостных предчувствий.

Оракул – а это был, конечно же, он – равнодушно глянул на нее сверху вниз, не проявив ни капли интереса или узнавания.

– Отец, это же я, – растерянно промолвила Хейди, и я заметил, как сильно она изменилась: сейчас она выглядела куда более юной и уязвимой, чем-то даже похожей на Попрыгунью. Может, сказалось влияние Оракула, а может, Гулльвейг-Хейд до такой степени потрясло появление отца и его странное обличье?

– Это же я, твоя дочь. Гулльвейг-Хейд, – повторила она с легким нетерпением.

Однако Оракул по-прежнему не обращал на нее внимания.