Заре навстречу

Вслед за машиной подъехала ещё и подвода, в которой сидели ещё несколько пьяных полицаев, и несколько немецких жандармов, которым было поручено следить за ходом казни. Эти жандармы сторонились полицаев, так как считали их существами низшими, пожалуй даже и не людьми. Но полицаям было всё равно, за кого их там считали, главное, что им было дозволено делать то, что им хотелось…

Те молодогвардейцы, которые ещё сохранили достаточно физические силы, бережно начали помогать выбраться из кузовов своим истерзанных товарищем. Но полицаев жалил мороз, и они не только ругались, но и хватали тех, кто двигался слишком медленно, и бросали на снег, который сразу весь покрылся кровавыми пятнами.

Володя Осьмухин шёл рядом с Ваней Земнуховым, но бессильно висели Володины сломанные руки, и он не мог поддерживать своего друга. Ваню поддерживал Вася Пирожок, который, сколько его ни били, ни мучили, также как и Филипп Лютиков смог сохранить физическую силу…

И вот их впихали в помещение бани.

Соликовский прохаживался перед ними, сопел и подрагивал от злобы; говорил страшным хрипящим голосом:

— Вы думаете, что сейчас ваши мучения закончатся? А вот и нет! Я для вас особую казнь придумал. Живыми вас в шурф покидаем. Как друг на друга там попадаете, так и не сразу помрёте! Недельку полежите там, покричите, ну а потом мы на вас сверху ещё дружков ваших добавим…

Чрезвычайно довольный своей тирадой, Соликовский с жадностью вглядывался в лица молодогвардейцев. Он ждал, что вот сейчас то увидит в них ужас перед тем, что он им уготовил; лично перед ним, перед Соликовским…

И вот выступил вперёд Витя Третьякевич, посмотрел чернотой своих глазниц куда-то поверх Соликовского, гордо распрямил плечи, и вдруг запел:

Вперед, заре навстречу, товарищи в борьбе!
Штыками и картечью проложим путь себе…

— Молчать! — неистовствовал Соликовский, но крик его потонул в дружном, могучем хоре.

Чтоб труд владыкой мира стал
И всех одну семью спаял,
В бой, молодая гвардия рабочих и крестьян!

Соликовский побагровел, слюна потекла из его рта; сам не сознавая того, он начал пятиться к выходу, но всё же продолжал хрипеть:

— Хватай вожаков: Третьякевича, Земнухова, Громову, Лютикова, Яковлева… К шахте их… скорее…

И пьяный Захаров, желая выслужиться перед своим начальником, схватил Виктора за сломанную его руку, и намеренно дёргая его, чтобы причинить большую боль, потащил из здания бани к рухнувшему копру.

Боль физическая осталась где-то внизу, на земле, и в эти мгновенья Виктор сделался удивительно спокоен. Не было глаз, чтобы видеть окружающее, но оставались духовные очи, и видел он прошлое своё: залитые пышным солнечным золотом улицы родного Краснодона; степь душистую, и небо — такое тёплое, ласковое, словно бы целующее его.

Но вот сжал его за плечо, заверещал на ухо Захаров:

— Слушай, что начальник говорит! Ты чего это, а?! Я тебя!..

«Как прекрасна жизнь. Как прекрасно будущее человечества. За это не жалко отдать свою жизнь…» — думал Витя: «Но что же он кричит, что беснуется?»

А где-то поблизости действительно бесновался Соликовский. Он, предварительно выпив из железной фляги ещё самогону, бегал рядом с кажущимся бездонным зёвом шурфа, размахивал кулачищами, и хрипел:

— Первым полетишь ты, Третьякевич! Комиссар! У-у, я тебя, гадёныш, такой! Уйдёшь проклятым предателем; и все при имени твоём плеваться будут! И никто, слышишь ты, и никогда не узнает, что ты ничего нам не сказал!..

Захаров вновь шумно задышал перегаром на ухо Виктору, и захохотал:

— А мы ж всё-таки победили. Ну, признай, ну кивни только, и мы тебя счас расстреляем, и мёртвым уже сбросим, а так ещё внизу с недельку помучаешься! А как твои родители то сейчас страдают! Ха-ха! Небось слёзки льют, и думают: вот какого мы предателя воспитали!..

И тут Виктор смог сделать то, что никто от него не ожидал. Дело в том, что его левая рука была переломана только ниже локтя. И вот он сделал стремительно движение: он поднял эту руку вверх, и обхватил шею Захарова плечом, зажал его локтем, и потащил к шурфу.

До шурфа было всего лишь несколько шагов, Виктор тащил туда его с такой силой, что Захаров от ужаса потерял способность не только говорить, но и двигаться; мгновенно справил он малую нужду в свои смрадные штаны, и издал тоненький взвизг…

Виктор тащил Захарова к шурфу, и всё пытался поднять и правую, сломанную в нескольких местах руку — хотел унести с собой и Соликовского.

А Соликовский, видя, что правая рука почти совсем не слушается Виктора, схватил его за эту руку, и со всей своей бычьей силищей дёрнул на себя.

Виктор не устоял на ногах, и выпустил Захарова. Тогда Соликовский выкрутил уже сломанную руку, повалил Виктора, и заорал на стоявших чуть поодаль полицаев:

— Да чего ж вы ротозеи?!

Полицаи подскочили, и вновь начали избивать Виктора ногами.

— Ладно, довольно. Его живым надо сбрасывать, — заметил Соликовский.