Заре навстречу

Её вычислили, после того, как полицаи провели активные беседы с людьми не вполне благонадёжными, не входящими в организацию, но слышавшими, например, что Ковалёва рассказывала о правдивых, дошедших с фронта вестях.

Её арестовали в первых числах января, сразу доставили в Краснодонскую тюрьму, и с тех пор ежедневно терзали, пытаясь выудить хоть какие-то показания. Клава молчала. По указанию Соликовского ей сожгли ступни ног; затем — запускали в тело сапожные иглы и шилья, так что все её тело потемнело и распухло. Клавдия молчала…

Как-то Кулешов зашёл в кабинет к Соликовскому и сказал:

— Ну вы довели эту Ковалёву… Я её уже допрашивать не могу. От одного её вида нынешнего желудок выворачивается. А я, знаете ли, человек культурный; во мне живо чувство эстетического…

Соликовский даже не разозлился на эту тираду своего подчинённого, а расхохотался, и прохрипел:

— Ну, она девка живучая, ещё много выдержит. Проведём сегодня встречу любовников. Говорят, Земнухов к ней раньше часто бегал! Ну, глянет на неё, и не выдержит сердце поэта — всё выложит.

Втолкнули Ваню Земнухова, который был похож на красную восковую свечу, с которой медленно, но постоянно стекал воск. Втащили Клаву Ковалёву, нынешний вид которой так неприемлем был для эстетического чувства культурного Кулешова.

Клавдия не могла двигать сожженными ногами, но палачи ещё оставили ей глаза, и она сразу узнала Ваню Земнухова, хотя теперь ни каждый даже из близко знавших его людей мог бы это сделать.

— Ну узнаёшь его? — спросил Соликовский.

— Этого юношу вижу впервые.

— А ты, узнаёшь? — засопел Соликовский.

Ваня молчал.

— Да он же близорукий! — пьяно закричал, заглянувший в кабинет Захаров, и прикрикнул в коридор. — Очки! Подайте очки профессору!

Полицаи принесли из камеры Ванины очки, нацепили на него. Ваня посмотрел на Клаву, и остался безмолвным.

Соликовский повторил свои вопросы. Земнухов молчал. Тогда Соликовский рявкнул:

— Увести её!

Клаву всё это время держали за её тёмные, распухшие руки, а теперь волоком потащили в женскую камеру.

Раздражённый очередным безрезультатным допросом, Соликовский заорал матом, схватил со стола плеть, и ударил этой плетью Ваню по лицу. Сильнее заструился из этой живой, красной свечи воск…

Ваня пошатнулся, вдруг шагнул к столу, и впервые за все эти дни обратился непосредственно к Соликовскому. С несвойственным ему клокочущим гневом, прокричал Ваня:

— Подлец!

И плюнул в лицо Соликовского.

Захаров стал свидетелем этой сцены, и так как был смертно пьян, даже хмыкнул. В глазах у Соликовского потемнело. Ему, властителю этого королевства боли, было нанесено оскорбление! Он вскочил из-за стола, ударом своего пудового кулака повалил Ваню на пол, и в исступлении начал избивать его ногами.

Бил долго. Его кованные железом сапоги вздымались и со страшной силой впивались в голову Вани. Так он разбил Ванины очки и осколки стёкол впились в его глаза…

Через несколько минут, Кулешов заметил:

— Всё, кажется, кончается. Помрёт сейчас…

Запыхавшийся Соликовский прекратил экзекуцию и прохрипел:

— Не помрёт! Он мне ещё всё выложит! И всё равно я сильнее вас! — выкрикивал он в безумном экстазе, грозя кулаком куда-то в потолок.

* * *

Мама Лидии Андросовой, Дарья Кузьминична была разбужена рано утром. Сильно стучали во входную дверь. Спустя несколько мгновений, Дарья Кузьминична, которая и спать ложилась одетой (а спала она в эти дни очень мало), уже открывала входную дверь.

Против ожиданий, за порогом стояли не полицаи, которые после ареста Лиды заходили со своими однообразными обысками очень часто, и в любое время дня и ночи, а соседка.

— Дарья! — крикнула соседка. — Сейчас воду от колонки несла, и видела: ведут деток арестованных, и твою Лиду ведут. Поспеши — в сторону Краснодона их ведут…

Дальше Дарья Кузьминична уже не слушала. Она бросилась на кухню, вытащила из нижнего ящика те кушанья, которые умудрилась сберечь от полицаев, сунула их в мешочек, и даже не накинув на голову платка, бросилась из дому.

По тёмной улице бежала, задыхаясь, от рвущей сердце боли эта несчастная женщина. Хмурилось небо, и ночь всё никак не хотела отступать.

Морозный воздух набивался в её лёгкие, Дарья Кузьминична часто кашляла, но всё же находила сила кричать:

— Доченька моя! Подожди меня!

Она догнала их возле моста, через заледенелую реку. Вооружённые автоматами полицаи конвоировали группу избитых, изувеченных юношей и девушек. Дарья Кузьминична с трудом узнала свою Лиду — так сильно было разбито её лицо. Лида сильно хромала, и видно — тяжело ей было делать каждый шаг. Также как и остальные арестованные она шла босой — шла рядом с Колей Сумским у которого был выбит глаз: они шли крепко взявшись за руки — поддерживали друг друга.

Не помня себя, закричала Дарья Кузьминична имя своей дочери, бросилась к ней. Хотела пройти этот страшный путь вместе со своей Лидочкой до самого конца, и умереть вместе с ней.

Но один из полицаев развернулся, и ударил Дарью Кузьминичну прикладом автомата в голову. Тёмный мир закружился и стал совершенно чёрным, Дарья Кузьминична повалилась в снег.