Заре навстречу

А следующим утром в Краснодон отправилась Витина сестра Наташа; и в дороге она испытала такие же как и мать муки. Так и ходили они теперь каждый день: то мать, то дочь.

И так казалось, что за несколько этих дней Мария Петровна постарела на многие годы. И даже полицай, который принимал передачу, заметил это, и сказал:

— Твой сын Петров?

— Да.

— Ну ты, мать, постарела, а сынуля твой ещё больше постарел. Сейчас совсем как старик.

Полицай говорил это безучастным голосом, восседая за столом, в служебном помещении и поедая большой ложкой жирную кашу. После каждого слова, он громко чавкал.

— Можно ли мне видеть своего сына? — тихо спросила Мария Петровна.

— Нет, нельзя не положено, — покачал головой полицай, и усмехнувшись, добавил. — Тем более, что он тебя не увидит.

Мария Петровна не захотела понимать полицая, и только потом узнала, что в этот день её сыну выкололи глаза.

* * *

В тюрьме посёлка Краснодона заключённых даже не стали делить на мужскую и женские половину, а всех затолкали в одну камеру.

И Лида Андросова, которую втолкнули в эту камеру, не сразу смогла различить тех, кто там находился. Но вот её глаза привыкли к тусклому освещению, и она увидела всех своих поселковых друзей и подруг по «Молодой гвардии»; слёзы навернулись на её глаза, она хотела сказать всем им что-нибудь доброе и светлое, но она видела следы истязания на их лицах, и невысказанные слова застывали в её груди; она смогла только прошептать:

— Милые мои…

И тут увидела Колю Сумского, который лежал в углу, рядом с Володей Ждановым, разодранная одежда которого, также как и Колина одежда вся была пропитана кровью. Но на Колином лице была ещё и повязка. Эта грязная повязка скрывала то место, где должен был быть его глаз, и из-под этой тёмной, влажной повязки медленно сочилась кровь.

И Лида догадалась, что у её милого нет больше глаза. Она сделала порывистое движение к нему, хотела бережно положить его голову к себе на колени, и осторожно гладить его окровавленные волосы, и бережно, стараясь ненароком не причинить ему боль, целовать его в лоб; — ласкать его, Коленьку, которого она теперь любила больше, чем когда-либо.

Но скрипнула дверь, и Изварин провизжал своим бабьим голосом:

— Андросова! Цыкалов вызывает! Ну — пошла!

Он схватил Лиду за её тонкую ручку, повыше локтя, и потащил в кабинет к начальнику поселковой полиции Цыкалову. Это был необычно сухой и длинный мужчина неопределенно возраста. Он весьма походил на мумию, а когда двигался, то из его тела раздавался скрип.

Сначала он заговорил очень вежливо: предложил Лиде шоколадных конфет, но она ответила:

— В ваших подачках не нуждаюсь. На последующие ваши вопросы об организации отвечать ничего не стану. Можете начинать делать то единственное, на что вы мастера, но про «Молодую гвардию» вы от меня ничего не услышите.

Всё же Цыкалов ещё довольно долго уговаривал Лиду к сотрудничеству, потом угрожал и, наконец, свистнул полицаев, и они, вместе с Извариным, начали делать то единственное, на что они были мастера; но Лида сдержала своё слово, и не сказала им ничего про «Молодую гвардию», а только лишь, когда её били — считала удары. А потом и удары перестала считать, потому что потеряла сознание.

Тогда Изварин заглянул в камеру и заорал:

— Эй, Кийкова, Щербакова, выбросите эту комсомольскую сволочь на снег!

Шура Щербакова, которая была сестрой молодогвардейца Жоры Щербакова, Женя Кийкова — одна из поселковых подпольщиц, бережно подхватили безжизненное, худенькое тело Лиды, и осторожно вынесли её во двор. Начали растирать её снегом. Лида застонала, приоткрыла глаза, и шёпотом попросила пить, но пить было нечего.

Изварин стоял на крыльце, потирал ладоши, подпрыгивал и взвизгивал:

— Ну, побыстрее там! Холодно, чёрт! Несите её сюда!

Девушки понесли было Лиду обратно, но она выгнулась и зашептала:

— Там гребешок в снег выпал… это мне был подарок на день рождения от Коленьки… Он мне очень дорог как память…

Щербакова быстро вернулась, и подняла со снега, на котором остались кровавые пятна, коричневый роговой гребешок. Сильным ударом одного из полицаев он был перебит надвое.

И уже в камере, Шура заколола двумя половинками гребешка Лидины волоса. Плакала Шура, но собственных слёз не чувствовала.

Лида приоткрыла глаза, и прошептала:

— Не плачь, подруженька, нас расстреляют, а вот тебя выпустят, и будет твоя жизнь счастливой-счастливой… А сейчас, пожалуйста, перенесите меня поближе к моему Коленьке…

В это же время к Цыкалову пришло распоряжение от Соликовского: всех задержанных в посёлке молодогвардейцев под усиленным конвоем переправить в Краснодон.

* * *

Клавдия Ковалёва была безнадёжно и сильно влюблена в Ваню Земнухова. Она старалась никому об этом не говорить, но родные замечали, что, когда ещё во дни действия организации, Земнухов заходил к ним (а заходил он всегда по боевым делам), Клавдия изменялась: сияли её глаза, голос подрагивал, и бросала она на Ваню самые нежные взгляды; но она знала, что сердце Вани отдано Уле Громовой, и не смела надеяться на взаимность…