Заре навстречу

- Нынче все люди друг другу угодливы, - наставительно сказал человек. Каждый теперь не что-нибудь, а полный гражданин, фигура! Вот я, скажем, шестнадцать лет на кобринской лесопилке спину гнул. А ну, погладь меня рукой по роже! Чуешь рубец? Как впервой низовым поставили, сомлел с непривычки, ну и полоснуло пилой, аж по кости проехало. А теперь я, Гусяков, полномочный. И не Кобриных, а меня в ревкоме улещают насчет теса.

- А сами небось в землянках живете?! - вдруг сердито спросил Гусякова невидимый человек, лежавший на соседнем тюфяке.

- Это правильно, - согласился Гусяков, - жилье наше зверовое. Но как рассуждать? Если сейчас каждый на себя тащить начнет, чего будет? Вот вы при чем состоите?

- Мухин я, слышал?

- Флегонт Егорыч?

- Именно.

- Так чего ж вы меня с панталыку сразу сбить желаете?

- Хочу знать, как дело понимаешь.

- Все забыть не можете, как спервоначалу мы не только тес да кругляк, а топоры и пилы меж собой делить начали?

- Во-во! - со вздохом произнес Мухин. - Революция вас на совместную жизнь тянет, а вы на себя тянете!

- Так набедовался ж народ!

- Набедовался с того, что буржуазия все на себя хапала. А нам надо аккуратно обживаться, со строгостью.

- Это верно. Слабосильное оказалось у буржуев хозяйство. Вот Кобрины, говорят, миллионами ворочали, а все пилы сточены до самого хребта: замены нет.

- Обносилась Россия с войны, обезжелезила.

- На базаре за горсть ржавых гвоздей куру дают.

- Куру, ее без корму не вырастишь, а пойди в бакалею, за фунт пшена такое спросят, зачешешься!

- Вот и корми после этого ребят кашей!

- На крупорушках теперь рабочий контроль поставлен.

- Все равно на базаре из-под полы торгуют по вольным ценам. Кто же за ими уследит?

- Мы! - гулко и властно сказал человек у самой стены.

- А кто это мы, позвольте узнать?

- Якушкин я, уполномоченный продотдела по базару.

- Скажи, чин какой громкий!

- А ты не смейся, человек у большого дела стал!

- Все едино обманут. Торговцы, они хитрые!

- Я не один, я сочувствие найду, помогут.

- Гляди, как бы сочувственные эти тебя не купили.

Большую совесть иметь надо.

- А ты мою совесть мерял?

- Чего обижаешься? Я ведь с тревогой. Может, у тебя дома ребят куча и все жрать хотят, а тебе сунут в руки кус сала, разве его на землю бросишь, когда дети несытые?

- Дети-то у меня несытые, верно, - тихо произнес Якушкин, - но и у других тоже.

- Ну, раз понимаешь, - значит, непродажный. Верного человека на такое дело поставили. Тебя кто уговорил, Сапожкова?

- Знаем, цепкая, - заговорил новый человек тонким голосом. - Приходит к нам в лабаз, к самому Животину, спрашивает: "Вы получили в банке кредит под залог ста пудов юфтовой кожи?" Животин - мужик политичный, сам в себе уверенный - смеется: "Признаю, словчил, было дело. Но кожа эта - выдумка. Ссуду я под чистое коммерческое доверие получил. Никакой кожи в натуре не имеем! - Смеется. - Сами видите, в щиблетах хожу. На сапоги взять неоткуда". Сапожкова вежливо заявляет:

"Придется вам вернуть ссуду". Животин аж посинел:

"Позвольте, это же мои сделки с Временным правительством, а вы тут при чем?" - "А при том, что все банковые ценности приняла власть Советов, и если вы немедленно не вернете задолженности на соответствующую сумму, конфискуем у вас товары, а торговлю вашу прикроем".

Прибила она его этими словами, как гвоздем к столу.

- Ну и как?

- Отдал кожей.

- А куда юфть подевали?

- На крой сапожный пустили. Рабочим на лесопилку - пятьдесят пар, сто курсантам. Красной гвардии отдельно головки - сто двадцать, шестьдесят - в затон.

Сто пар фуражному отряду на овес в деревне сменять, восемьдесят пар семьям, у которых отцы в боях за революцию погибли. Одна пара - артистке Чарской, остальное под замок, до крайней надобности.

- За что артистке-то?

- За выступления. На площади перед всеми выступала, за это.

- Бывало, ей купцы одеколон подносили в мешке из собольих шкурок.

- Сапог - вещь тоже бесценная.

- Могла и за так.

- Это верно, нельзя имуществом швыряться. Меня к складам дровяным поставили, все дров просят, а я, пока с понятыми не проверю, что топить нечем, не даю.

- В буржуйских дворах поленницы в три этажа. Забрать надо!

- Без резолюции ревкома нельзя.

- А ты скажи, пусть напишут резолюцию.

- Написать недолго, а ты бы сначала с умом посчитал, сколько на каждую печь до весны дров требуется, а излишек тогда под закон.

- Так ведь канители сколько, если все считать!

- Без канители нам нельзя, скажут: грабят и все, а мы должны по закону.

- У меня тоже дело немалое - картошка, семьсот пудов. Половина мороженая, так я ее только и выдаю, а то к весне сгниет. Поморозили ее в баржах лабазники; куда ни кинь, у них все порченое да сношенное, как пилы у Кобриных или жернова у Вытманов.

- Пра то народу объяснить как следует, ладком надо, а то все на митингах "ура" да "ура", а с нас, полномочных, спрашивают!

- На то тебя и поставили, чтобы с тебя спрашивать!

- Ну, это я и без тебя просветленный!

- Просветленный, а ноешь!

- Так это я для разговору, может, кто что правильное присоветует. Один тут прикинул мороженую картошку на патоку пустить, а то ведь люди чай с солью пьют.