Заре навстречу

Ехали молча, Белужин дремал, а Светличный угрюмо и неприязненно поглядывал на Тиму темными, как спелые ягоды черемухи, глазами.

В лесных проплешинах вьюга крутилась, взбаламучивая спежные рыхлые сопки, расшибаясь о стволы пихт и кедров, падала к их подножиям и снова неслась в кружении, сухо шурша снежным подолом по обледеневшему насту.

Тима думал, каким жалким оп кажется сейчас, как все должны презирать его. Особенно Светличный, ему доверили оружие, а Тиме теперь никто ничего не доверит.

И вдруг Светличный, словно угадав мысль Тимы, сказал хрипло:

. - Возьми винтовку, небось всю дорогу глаза на псе пялил, - и, видя, что Тима колеблется, проговорил с усмешкой: - Я ведь почему не давал, самому впервые довелось дорваться до винтовки. Но в бою один раз тебе выпалить дал бы. Ты не думай, что я шкура какая-нибудь.

Тима, приняв из рук Светличного винтовку, поставил ее перед собой, и хотя она оказалась тяжелой и от холода металла ломило руку даже в варежках, держать ее было очень приятно.

В город приехали глубокой ночью. Тима сказал Белужину:

- Спасибо вам.

Белужин, не поднимая глаз, проворчал:

- Ладно там, ступай.

- До свидания, - сказал Тима Светличному.

- Валяй, валяй, - расстроенно махнул рукой Коля. - Ты приехал, тебе хорошо. А мне завтра перед всеми моргать. Пошел бандитов ловить, а выходит, прокатиться ездил, - и добавил, поеживаясь: - Засмеют, черти.

Возле маминой палаты дремал на стуле папа. Увидев Тиму, он сказал:

- Мама спит, пульс нормальный, - потянулся, хрустнул суставами пальцев: - Волноваться нам уже не следует, никакой опасности нет.

- Зачем же ты тогда тут сидишь?

- Думаю... Все спят. Тихо. Очень хорошо, когда тихо...

- АО чем думаешь? Про маму?

- И про маму, и про тебя, и про все... - Папа вынул часы и сказал сердито: - Однако ты, брат, совсем от рук отбился. Разве можно до сих пор не спать? - встал и строго приказал: - Пойдем, я тебя устрою в дежурке.

Папа накрыл Тиму одеялом, подоткнул со всех сторон, ткнулся в лицо бородой, пахнущей карболкой, и вышел на цыпочках.

Лежа под одеялом, Тима наслаждался сладкой теплотой. Ему казалось сейчас, что ничего не было: ни погони за бандитами, ни вьюги, ни мрачной тайгп, - ничего.

А есть только эта уютная теплота, белесый свет лупы в окошке. Если бы только не мучила совесть. А она всетаки мучает. Ведь из-за него, Тимы, у дружинников теперь вместо четырех винтовок только три.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мама не умела болеть.

Она капризничала, жаловалась, что ее зря держат в больнице, когда она уже совсем здорова. Папа умолял:

- Ну потерпи еще немного, - и упрекнул Тиму: - Ты, наверно, не читаешь ей вслух.

- Она газеты просит.

- Газеты нельзя. Газеты вредно...

Прежде чем разрешить посетителю войти, мама кусала себе губы и терла жестким полотенцем щеки, чтобы становились красными.

- Через два дня буду на ногах, - обещала она всем.

Герман Гольц принес маме букет цветов, сделанных из раскрашенной папиросной бумаги. Мама взяла букет, поднесла к носу, вдохнула неприятный химический запах и сказала растроганно:

- Спасибо за цветы, Гольц.

Гольц сидел на табуретке, положив на колени тяжелые широкие ладони.

-- Ну, как дела? - спросила мама.

- Ничего, хорошо.

- А что именно?

Гольц задумался и заявил:

- Все хорошо и совсем немножко плохо.

- Вам что, запретили со мной разговаривать? - обидевшись, спросила мама.

Гольц покосился на дверь и сказал:

- Зимно на улице, - и успокоил: - Но в казарме ничего, тепло топят.

Когда Тима вышел проводить Гольца, он встретил в коридоре папу и Вптола.

Прежде чем войти в палату, Ян спросил папу:

- Ты что про мышьяк знаешь? - и нетерпеливо потребовал: - Только коротко, как узнать, что он мышьяк?

Папа задумался, пощипал бородку и обрадованно припомнил:

- Во-первых, мышьяк при нагревании издает запах чеснока, - взглянув в лицо Яна, встревожешю спросил: - А что, собственно, случилось?

Ян посмотрел себе в ноги, сказал:

- Наши ребята - чехи и словаки - чуть не отравились хлебом, выпеченным из белой муки. Сюда приезжали офицеры-вербовщики, предлагали чехам и словакам вступить в легион, а когда те отказались, им оставили, несмотря на это, в подарок муку. И мука была отравлена.

- Но ото чудовищно!

Ян поднял голову:

- Они отказались вступить в легион. И за это их хотели отравить, прищурив один глаз, заявил: - Да, я теперь помню, в пекарне пахло чесноком. Но я подумал, это национальный обычай - класть в тесто чеснок. Одернув гимнастерку, Ян вошел к маме в палату. Увидев ее, вдруг восхищенно произнес: - А знаешь, тебе прическа под мальчика к лицу. Ты стала похожа... - Ян пощелкал пальцами и, не найдя слова, объяснил: - Ну, ничего себе...

Тима, видя, что Витол весело беседует с мамой, не мог понять, как это он забыл обо всем страшном.

Лишь железная воля заставляла Яна делать только то, что именно в данный момент полагается. Но морщины, которые рассекли переносицу Яна во время разговора с мамой, так и не исчезали с его круглого и твердого лица.

Только Рыжиков был всегда такой, каким он был со всеми. Справившись у мамы, как она себя чувствует, сказал деловито: