Заре навстречу

Тима давно уже испытывал томительное и тоскливое разочарование. Оп думал: будет бешено стремительная погоня, потом короткая схватка и торжественное возвращение в город с взятыми в плен врагами. Но ничего этого не было. Дружинники из транспортной конторы большую часть дороги шли пешком, и не столько, чтобы согреться, сколько для того, чтобы сберечь силы коням. Никто не говорил о предстоящем бое, о бандитах, а мирно и скучно рассуждали о своих повседневных делах. Тиму стало терзать раскаяние: вот он увязался с дружинниками, а мама беспокоится, не зная, где он. А ведь ее нельзя сейчас ничем волновать. Это ей очень вредно, и Тима будет виноват, если мама еще сильнее заболеет. Ему нужно вернуться, по тогда его сочтут трусом. Как же быть? Честно признаться дружинникам или не думать о маме и ехать, ехать без конца по завьюженной, угрюмой тайге?

Как-то Георгий Семенович Савич сказал Тиме, открыв дверцы книжного шкафа:

- Вот истинные сокровища, которые обогащают разум, формируют духовную культуру человека, - и продолжал, очевидно больше для себя, чем для Тимы: - Плодом социализма будет социальное равенство, но не духовное, ибо челозек, овладевший вершинами культуры, будет всегда отличаться от простого обывателя, так же как отличается глаз человека от глаза животного. Отсюда явствует, что простой человек никогда не сможет столь тонко и глубоко наслаждаться творениями гения Толстого и Достоевского, как это доступно психике интеллигента, - потом посоветовал Тиме: - Читай больше, и ттт поймешь природу этого духовного неравенства, ибо в нем заложена причина многих трагических конфликтов.

Конечно, никто на конном дворе не читал тех книг, какие прочел Георгий Семенович, да и, пожалуй, тех, которые уже прочел Тима. Обращались люди здесь друг с другом сурово; кроме революции, много говорили лишь о еде, одежде, дровах. Л если кто-нибудь проявлял какуюнибудь слабость, его безжалостно и жестоко высмеивали.

Больше всего уважали тех, кто никогда ни на что не жаловался. Поэтому признаться сейчас, что он замерз, когда все они сами намучились, озябли, стали зтыми, Тиме было невозможно. Скажут: парнишка струсил и захотел вернуться к мамаше. Да и как оп вернется один, пешком? Вот если бы здесь были Эсфирь, Федор, Вито т или даже Салпч, они бы давно спросили Тпму, почему он такой грустный, и, узнав, наверняка пожалели бы, завотновались и что-нибудь придумали.

Сидя в санях, Тима печально слушал, как Белужин объяснял Светличному значение разных примет.

- Так, если у человека волос на переносице растет...

это означает - с характером. А если ладони потеют, то, значит, вор либо просто жулик. У кого подбородок с ямкой, тот обязательно простак добродушный, у кого клином - хитрец, такого берегись. - продаст, - и, тыкая варежкой себе в бороду, заявил гордо: - А у меня, гляди, какая кость широкая. Значит, я человек упрямый и недоверчивый.

- А у меня какой подбородок? - спросил Тима.

Белужин оглядел Тимино лицо, потом заявил:

- У тебя, милок, еще круглота одна, шарик, - словом, куда пихнут люди, туда и покатишься, - и вдруг спросил: - А ты что такой понурый, озяб шибко? - и, внимательно присмотревшись к Тиме, проговорил протяжно: - Нет, брат, тут не с ознобу, тут что-то другое.

А ну, выкладывай! Видал, как его всего перекосило? - обратился он к Светличному. - Не с холоду, нет, - и проговорил сокрушенно: - Эх ты, пичужка! Говорил, нельзя с нами, а ты полез и о матери заботу из башки вытряхнул! Вот беда... - Соскочив с саней, побрел по глубокому снегу к головным саням.

Тима крикнул:

- Вы не так про меня подумали. Я не боюсь, это неправда!

Но Белужин махнул рукой и скрылся в снежном мраке.

Немного погодя подводы остановились. К саням, где сидел Тима, подошел Синцов в сопровождении Белужина и дружинников. Тима вскочил, бросился к ним навстречу, чтобы объяснить, что это все неправда и он вовсе не трусит. Но Синцов сердито приказал ему молчать и, обращаясь к рабочим, проговорил озабоченно:

- Вот, ребята, какая история. Что делать будем?

- Чего ж тут обсуждать? - угрюмо сказал Белужин. - Дело понятное, вернуть его надо.

- Одного нельзя.

- Дадим сопровождающего.

- Пешком не дойти.

- Ну с подводой.

- Если с подводол, то надо кого с винтовкой отрядить, в тайге могут на коня польститься.

- Правильно, бандюгов на всех хватает.

- Вннтовьи у вас четыре.

- Ничего, с тремя обойдемся.

- Надрать бы ему уши, подлецу... Зачем увязался?

- Буде митинговать, - повысил голос Синцов. - Значит, такая команда: с кем он на подводе сидел, те пусть в свое наказание и везут его обратно в город.

Светличный даже побледнел от огорчения:

- А меня за что ж обратно?

- За то самое, - сурово сказал Синцов. - Видишь, человек не в себе, так спросить языка нет; загордился - винтовку дали, выше лба людям глядеть стал. - И приказал: - Разговорам конец. Возвращайтесь!

Упряжки тронулись вперед, а сани, в которых сидели Тима, Светличный и Белужин, повернули назад. Теперь вьюга дула в спину, и хоть от этого не так зябли щеки, Тима отвернул лицо и спрятал его в поднятом барашковом воротнике поддевки.