Заре навстречу

- Это великая баллада, - сказал Нуссбаум.

- Нет, это настоящая правда, - яростно возразил Тима, - и очень много разных других случаев было, когда, если бы не революцпя, людям было б очень плохо!

- Хорошо, - согласился Нуссбаум, - я становлюсь левым. Пусть будет тогда везде быстрее революция.

- Вот видите? - серьезно сказал Тима. - А вы наш город ругали. Он очень хороший.

- Нет, город ваш все-таки очень-очень плохой, - не согласился Нуссбаум. - Но ты не обижайся. Мы делали свои города многие сотнп лет. Их еще рабы строили. Наш капитализм старый, жестокий и заставлял на себя работать не только собственный парод, но и другие народы.

- У нас купцы тоже ой-ёй-ёй какие! Дома настроили, только мало, сказал горестно Тима, - всех туда не вселишь.

Нуссбаум задумался, потом проговорил:

- Ваша русская революция самая героическая и самая необходимая. Но сколько нужно ей труда - более тяжелого, чем странам европейским! Я снимаю перед ней шляпу. - Нуссбаум остановился и стащил с головы вязаный подшлемник. - Я буду просить Германа Гольца записать меня в красный батальон. Я останусь в России, чтобы узнать ее.

Отношения между пленными особенно обострились, когда германская армия начала наступление на Советскую Россию. Пленные славяне демонстративно бойкотировали немцев, многие даже вышли из красного интернационального батальона. Гольц жалобно говорил Сапожковой:

- Шовинизм - это чума, ею хворают даже приличные люди. Я не могу больше командовать батальоном, нужно славянина.

- Стыдитесь, Гольц! - горячо упрекала его Сапожкова. - Ведь вы коммунист.

- Я - да, но я знаю, что такое шовинизм. Это большая опасность, среди нас есть плохие, и не только Функ, а стало их еще больше после нового наступления Германии. - И мрачно заявил: - Таких надо сажать в тюрьму.

Некоторое успокоение внесло то, что Эсфирь начала проводить громкие читки газет, в которых печатались материалы о мирных переговорах с Германией, статьи и выступления Ленина.

Несколько раз на митингах у военнопленных выступали Рыжиков и Капелюхин.

Капелюхин долго стоял, не произнося ни слова, у стола, за которым сидели военнопленные, потом тяжелой поступью подошел к портретам, выжженным на гладко обструганных кедровых досках, остановился перед ними, долго молча смотрел, вытянулся на цыпочках, взялся руками за портрет Либкнехта и, оглянувшись, спросил:

- Может, снять его напрочь? Ведь немец, а?

Первыми вскочили и запротестовали немцы. Тогда Капелюхин протянул руки к ленинскому портрету и спросил глухо:

- Тогда, может, Ильича снять, раз вы не за интернационал, а сами по себе?

Теперь уже все пленные вскочили, кричали, а Гольц, яростно шагнув к Капелюхпну, ухватил его за руку, чтото выкрикивая на своем языке.

- А ну, тихо! - приказал Капелюхпн и, вырвав свою руку, произнес глухо и раздельно: - Это, конечно, не иконы - портреты. Но ежели у вас к ним веры нет, так для красоты висеть им тут нечего. Решайте до завтрего.

А сейчас тихо: буду читать речь товарища Ленина, в которой, как всегда, для всех полная ясность... - И густым, шаляпинским басом, раздельно и медленно Капелюхин стал читать речь, а Нуссбаум переводил, с видом победителя оглядывая всех после каждой ленинской фразы.

На следующий день дощатые перегородки в ресторана "Эдем", за которыми по национальностям расселились военнопленные, были сломаны. Был избран совет из представителей всех национальностей, во главе которого стал Герман Гольц.

Все, кто записался в интернациональный красный батальон имени Карла Маркса, перебрались в казармы, где получили оружие. В "Эдеме" остались только больные, те, кто хотел вернуться домой, и те, кто колебался, еще не придя к определенному решению.

Среди оставшихся военнопленных было много больных и просто истощенных после пребывания в тюрьме.

Чтобы подкормить их, красногвардейцы приняли решение сократить свои пайки на одну треть. Рабочие затона, пичугинского завода, пимокаты и кожевники провели сбор теплых вещей. Курсанты отдали бочку патоки, а сами стали пить чай с солью.

Тпмпна мама распределяла между пленными продукты, одежду, подарки и ведала их благоустройством. После ухода записавшихся в интернациональный батальон среди пленных вновь начались ссоры. Хорваты не хотели находиться в одном помещении с австрийцами, мадьяры - с чехами и словаками, а все они вместе - с немцами. Залы "Эдема" опять перегородили дощатыми перегородками. И когда Сапожкова, руководствуясь степенью нужды, выдала австрийцам на три пары валенок больше, чем немцам, немцы обиженно отказались от своих валенок.

- Господи! - горестно воскликнула Сапожкова. - Но ведь я советовалась с вашими, они согласились.

- Они все вежливые человеки, мадам, - произнес один пз немцев строго. Они не станут спорить с русской дамой.

Тима приходил с мамой в "Эдем" по вечерам. Мама укладывала продукты в мешки для отъезжающих, готовила подарки семьям. Брала у врача-мадьяра список медикаментов, которые она должна была достать, и составляла для себя на память запись различных просьб, с которыми к ней обращались.