Заре навстречу

— При тебе письмо к маме? — разорвал письмо на клочки, произнес со вздохом: — Ты извини, Тима, мне надо идти. Сегодня буду ругаться с Сухожилиным. Если не дадут леса, заберу крепежный. У меня директива — всех многодетных рабочих в самый короткий срок переселить из землянок в рубленые бараки. — Решительно дернув плечом, заявил: — Ни одного ребенка в землянке! Вот увидишь.

Светило желтое солнце. В черной топкой грязи оста-"

лпсь отпечатки сотен ног, и в них затекала талая вода.

Откуда-то издалека доносились вздохи оркестра, крики.

В синем небе торчали серые вышки шахтных копров.

В окнах рубленых двухэтажных домов, где жили служа-"

щие рудника, висели тюлевые занавески, и на подоконий-"

ках, в горшках, стояли какие-то цветы с жирнозелеными толстыми листьями. Дул ветер, пахнущий талой водой, Тима присел на ступени трибуны отдохнуть после долгого стояния на митинге. Потянулись от шахтных копров идущие с работы горняки. Лица их были в тусклой угольной пыли, плечи устало опущены. А навстречу им торопливо шагали, с чистыми лицами, одетые по-походному, другие горняки, с деревянными сундучками и мешками за спиной.

К трибуне подошел Сухожилии. Поднялся на нее, осмотрел, сказал со вздохом:

— Эх, потерял зажигалку; думал, здесь обронил.

Он сел на ступени и задумался, свесив между колен тяжелые руки.

— А ты чего тут? Отец воевать ушел или братишка?

— Нет, я просто так.

— Да ты не сапожковский ли? — Положив Тиме на колени большую, тяжелую руку, сказал мягко: — Видал, как шахтеры на смертный бой уходили? На всю жизнь запомни.

Сухожилии с досадой похлопал себя по карманам и повторил:

— Потерял зажигалку. Обидно, память это мне была.

Дружок у меня в Томске был.

— Костриков? — спросил Тима.

— Ух ты, какой резвый! Все про всех знаешь, — улыбнулся Сухожилии. И пояснил: — Нет, от другого товарища. Их два брата, Куйбышевых. Старшего Валерьяном звали, мы с ним в Нарыме стерлядок ловили. Большой душевной силы человек. В Москве на съезде партии встретились, ну, я у него зажигалку и того… Пообещал за нее угольком расплатиться. А вот потерял. — Подал Тиме тяжелую, твердую ладонь и пригласил: — Ты ко мне зайди утром раненько в ревком с Анисимом Парамоновым.

Ты ведь у них живешь? Скажешь, дело у меня к нему есть.

Начал накрапывать дождь. Вода шлепала по жирным глянцевитым лужам. Смеркалось. И будто сумерки эти выползали из стволов шахт: так сильно пахло от водянистой мглы угольным чадом.

Пока Тима добрел до землянки Парамоновых, он весь вымок. Анисим сказал строго:

— Ты что, опять осопливиться хочешь?

Прислушиваясь, как хлюпает за дверью дождь, Анисим добавил озабоченно:

— Отряд-то на угольные платформы погрузился. Не дала дорога вагонов с крышами. Правильно говорил Сухожилии — саботажники.

А про своего отчима, уехавшего на войну, и слова не промолвил. Только когда пришла с работы Дуся, спросил:

— Ты отцу все в дорогу собрала?

— Беспамятная я, что ли? — рассердилась Дуся.

— Ну и ладно, — хмуро произнес Анисим. Обратился к Тиме: — Хорошо, что выздоровел. Теперь болеть нам некогда. Сухожилину молодежный союз протест послал.

Требуем вернуть подростков в шахты, согласно военному положению. П за отца должок выдавать на-гора мне, а не кому-нибудь.

— За обоих отцов, — поправила Дуся.

— За обоих буду!

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Председатель ячейки Союза социалистической молодежи Алексей Супырин, белесый, курчавый, с толстыми, светлыми, как у телка, ресницами, работал откатчиком на Капитальной"

На рудник он пришел три года назад с годовалым братом на руках, из тайги, где его отца и мать в старательской дудке завалило обвалившейся породой. Выкопал землянку, продал на скупке золотишко, поднес десятнику подарок, поставил угощение артели и пошел в забой.

И хотя ему тогда еще не было четырнадцати лет, он почти сразу приобрел уважение самых отчаянных шахтеров невозмутимой уверенностью в себе, степенностью, сочетающейся с грозным бесстрашием: он никому не прощал обиды. Из голенища сапога у него всегда торчала черемуховая ручка четырехгранного шкворня, кованного из болотного самородкового железа. Внеся залог Деренкову, он стал брать у него книги и аккуратно посещал воскресную школу для рабочих, созданную рудничным врачом Знаменским.

После неудавшегося шахтерского восстания в сентябре семнадцатого года Алексей по вентиляционному штреку пробрался в заброшенную шахту, в ствол которой бросали казненных, отыскал там Парамонова с переломанными ногами и Сухожилина с двумя штыковыми ранами и спас обоих.

Шахты бастовали. Люди жили впроголодь. В эти дни Супырин попался на краже солонины. Он решился на этот поступок, чтобы прокормить раненых, но люди не знали этого, и Супырин, еще недавно пользовавшийся всеобщим уважением, сразу потерял его. Поэтому, когда его жестоко избили солдаты, чтобы неповадно было воровать, — никто не пожалел Алексея.

В тот же вечер, весь в синяках, с пальцами, оттоптанными солдатскими каблуками, Супырин пришел в казарму, сплясал там под губную гармошку и выпросил у солдат остатки от ужина. За необидчивость и веселость нрава ему навалили целый туес каши.