Заре навстречу

— Техническая комиссия при Совете нащем депутатском.

— А кто исполнять будет?

— Все.

Болотный, насупившись, теребил бороду, потом попросил:

— А ну, еще раз перечисли. — Снова задумался и только после этого одобрил: — А ведь ничего не скажешь, дело! — и, вставая, заявил: — Ну, пойду людям скажу.

Не все еще, видать, знают.

— Валяй, валяй, агитируй, — одобрил Парамонов. — Только смотри не привирай чего лишнего.

— Разве я брехун?

— А вот когда постановили на сдельщину работать, ты что говорил? Будто, кто норму не выдаст, из шахты не выпустят.

— Так это я от себя придумал.

— Нельзя самовольствовать. Пришел бы в Совет, обсудили.

— Разговорщики вы, вот кто! — рассердился Болотный и ушел, с силой хлопнув сколоченной из горбылей дверью.

Парамонов сказал про Болотного:

— У Тихона в костях больше мозга, чем у другого в башке, — и стал горячо объяснять: — Не хватало породы для закладки пространства, а маркшейдер запретил на старых выработках стойки выбивать в целях обрушения породы — горной мельницей такое дело называется. Говорил: трещиноватая кровля, не успеют люди повыскакивать. Тихон полез в выработки, поснимал дверные оклады и часть крепи, после бревно поперек штрека положил, обвязал с краев двумя канатами, притащил концы в укрытие и оттуда велел ребятам канаты дергать. Ну и свалили стойки и даже успели бревном их сгрести до того, как обвал породы начался. Пустил, выходит, горную мельницу на полный ход. А то пришлось бы, как маркшейдер приказывал, с террикона обратно в шахту породу качать или снова по-камерному пласт разрабатывать. Тысячи пудов уголька в целиках губить. Выходит, сэкономил Тихон силы, здоровье и деньги.

Когда Болотный заставал в землянке Парамонова, он забывал о Тиме и начинал сердито, громко ругаться.

И Тиме было непонятно, как в этом потоке ругательских слов Парамонов находил что-то важное для себя и почтительно говорил Болотному:

— Вы, Тихон Иванович, не надрывайтесь. Верно, можно откатку на канате наладить. Поставим шкивок на паровичке, и пускай тягает. И камеронщика сменим. Надо на это место партийного поставить. Если насосы кто повредит, захлебнется шахта по весне грунтовой водой.

Это ты в точку бьешь.

Словно два человека жили в Болотном: один — добрый, неспешный, заботливый, хоть и говорит всегда злым голосом; другой — бешено нетерпеливый, с жгучими бранными словами кидающийся на людей. И казалось, он ненавидит и презирает их за непонятливость, нерадивость. А когда с ним соглашались и благодарили за совет, только небрежно махал рукой.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Пока Тима болел, Анисим ухаживал за ним с угрюмой старательностью. Поил малиновым отваром, растирал плечи и грудь ветошкой, окуная ее в горячий рассол. Закутав одеялом из заячьих шкурок, садился возле топчана и, нахмурившись, озабоченно сообщал:

— Как на ноги вскочишь, в шахту поведу. У нас шахта богатая. Потолочными уступами разрабатывают. Уголек, как чугун, твердый. Дашь кайлом, искрит аж. — Сердился: — Ты слушай, слушай, а на пот тужься, через пот вся простуда наружу выпаривается. — Спрашивал деловито: — Ты в городе при молодежи состоял? У нас социалистический союз для подростков при Партийном клубе открыли. Алеша Супырин — председатель. Он мне отпуск ради гостя дал. Выхожу тебя, доложусь и снова к своей команде пристану. Мы все, кто обиженные по увольнению, собрались гуртом и шахтенку старую, выработанную, прошарили всю насквозь, пропластики угольные нашли, будем, значит, рубать потихоньку. Такое постановление. А Дуська от нас читалкой и библиотекой заветующая. Мы газетки, книги только про одну политику вслух читаем. — Произнес важно: — Считаемся подручными большевиков. Поэтому и дали нам закуток в самом Партийном клубе. Хочешь, я тебя со знаменитейшим у пас человеком познакомлю? Его вся Россия почитает. Хозяин писателя Горького, понял — кто?

— Горького я знаю, — похвастался Тима. — Хочешь, наизусть скажу песню про Сокола?

— Это и Дуська может. А вот хозяина над ним знаешь?

— Нет, — честно сознался Тима.

— Деренков его фамилия. Ты смотри, шапку перед ним скинь, ежели встретишь. Мы все скидаем. Он здесь лавку мелочную содержит. Важный старик.

— А за что я шапку буду перед лавочником вашим снимать? — удивился Тима.

— Он не простой лавочник. Он особый. В Казани крендельным заведением владел. У него сам Максим Горький как простой рабочий человек хлебопеком служил.

— Мало ли что ваш Деренков Горького знал! Все-таки он лавочник, задиристо сказал Тима.