Заре навстречу

— Я так буду молиться, что ты, папа, не бойся, — с чувством сказала Вера, прижимаясь к плечу отца, — если и будет крушение, ты будешь «чудом спасен», как император.

Отец похлопал ее по румяным щекам, которые подпирали шаль и воротник шубы.

— А вы сами верите в чудеса? — спросил Илья.

— Верую! — строго ответил отец Петр и обратился к жене, давая ей последние указания. Проводил ее из вагона.

— Береги себя, — шепнула Ирина и, заметив удивление Ильи, добавила: — От простуды!

Отец Петр откинулся на спинку и спросил с вызовом в голосе:

— А вы, стало быть, в чудеса не верите?

И стал приводить случаи чудесных исцелений в Семеновском монастыре. Илья слушал внимательно.

— Верю, — заговорил Илья, — если паралич, слепота, немота — следствие нервной болезни, или, вернее, сама нервная болезнь выражается таким образом, больной может излечиться при помощи самовнушения.

— У моей жены глаза болели, и доктор не мог вылечить… она помолилась, помазала елеем, и все прошло!.. Это вы как объясните? — азартно кричал отец Петр.

— Как я уже сказал: самовнушение… а может быть, просто совпадение. Вот вы привели несколько случаев исцеления… Почему они исключительно редки? Почему чаще всего больной не выздоравливает?

— Вера оскудела.

— Вот! Без глубокой веры в результат молитвы исцеления быть не может. Значит, не от внешней силы оно зависит, а от силы самого больного — от внушения.

— Стой-той-той, — задумчиво заговорил отец Петр, — в это надо вникнуть… Ох вы, демон вы, искуситель!! На какие мысли меня наталкиваете!..

Отец Петр Албычев ехал в Петербург по кляузному делу.

— Три года живу в Лысогорске и три года воюю со Степкой Мироносицким!

И он, горячась и взрываясь, поведал Илье о своих неприятностях.

До переезда Албычева в Лысогорск Мироносицкий завел обычай: делить между членами причта содержимое церковной кружки, предназначенной для пожертвований на «вдов и сирот». Албычев сразу же отказался в этом участвовать… и не только отказался, а пригрозил, что, если хоть раз еще будет такой дележ, он, Албычев, сообщит духовному начальству. Недавно отец Петр узнал, что все эти три года беззаконное дело продолжалось. Он написал об этом архиерею и в консисторию. Ответа не последовало. Отец Петр подал еще несколько ядовитых и задорных «покорнейших прошений» в стиле протопопа Аввакума. «Весь портрет Степкин нарисовал… и как он тайну исповеди нарушает, и как луковкой исторгает притворные слезы, говоря проповеди… все его склочные дела описал… и как он помыкает псаломщиками да трапезниками… Все!» В конце он подчеркнул, что терпение его истощилось и что если нарушение канонических правил подсудно только духовным властям, то ограблением кружки могут заинтересоваться власти светские.

Это — пятое по счету — прошение не осталось без последствий и не кануло в Лету, как опасался отец Петр. Вскоре в Лысогорск приехал благочинный.

Благочинный стал его уговаривать:

— Отец Степан виноват, это верно… но зачем вам дело подымать? Владыка наложит на него епитимью… келейно… А духовное следствие вызовет толки… слухи пойдут. Подумайте, отец Петр, распуская такие слухи, как мы грязним свое сословие! Не надо, голубчик! Это озлобление в вас говорит.

— Нет! Правдолюбие!

— Все сутяги так говорят, — рассердился благочинный.

После беседы с отцом Петром благочинный уехал в Перевал, а Мироносицкий — в Семеновский мужской монастырь. Игуменом там был дядя Мироносицкого. Игумен этот был в особой чести, так как ему покровительствовал Григорий Распутин, часто наезжавший в этот монастырь.

Дня через три отец Степан вернулся и, как ни в чем не бывало, принялся за исполнение обязанностей. «Полизал… игумену и успокоился, — злился отец Петр. — Вот какой бальзам пользительный!»

Вскоре архиерей вызвал отца Петра в Перевал «для увещания».

— Вы мне прямо скажите, ваше преосвященство, — приосанившись, начал дерзкий поп, — должен или не должен служитель церкви обличать неправду?

— Чего вы добиваетесь?

— Гнилую траву из поля вон!

Архиерей как-то особенно поглядел на отца Петра. Левое веко его непроизвольно задергалось.

— Зачем вы приняли сан, если нет в вас кротости, тихости, любви христианской? Зачем?

— Разве я знал… — отец Петр вовремя удержал слова, которые так и рвались с языка.

— Что знали? Нуте? — с ехидной ласковостью расспрашивал архиерей.

— Не раскаиваюсь, что принял сан, — сказал отец Петр, — и готов пострадать за правду!

Отец Петр понимал, что повредил себе, говоря так с «владыкой». Вернувшись в Лысогорск, он, правда, храбрился, насмешничал, представлял в лицах свой разговор с «архипастырем», но на душе у него кошки скребли.

Он чувствовал, как растет в нем ненависть к Мироносицкому. Не мог не думать о нем постоянно. Он строил планы, как вывести всех на чистую воду. Пришедшего к нему гостя он торопился увести к себе в кабинет и доводил до одури, читая черновики своих многочисленных прошений.

Духовного следствия, на которое так надеялся отец Петр, все не было. Дело, очевидно, опять «кануло в Лету».