Заре навстречу

Потеряв терпение, он настрочил жалобу в святейший синод и стал ждать ответа. Но вместо бумаги из синода пришел указ из епархии: отца Петра Албычева перевести «для пользы службы» настоятелем церкви села Ключевского.

Его чуть удар не хватил от гнева, от возмущения. Он с раздражением отводил взгляд от матушки… Она же, скрывая от него слезы (о Лысогорске, о квартире, о том, что дочь будет учиться «за глазами»), с кротким сожалением глядела на него. Увидев, что начата большая стирка, что матушка хлопочет о рогожах, о веревках, ящиках, — словом, готовится к переезду, он сказал:

— Не торопись, мать! Я еще не решил!

— Да чего же еще решать, Петенька? Перевели, надо ехать.

— Погоди, я сказал! Вот съезжу в синод, тогда…

Он взял от врача справку, что нуждается в лечении аорты, получил отпуск по болезни… Тогда только матушка поверила, что он в самом деле поедет в Петербург.

— Отчего вы так возмущаетесь нарушением тайны исповеди? — заговорил после молчания Илья с суровой насмешкой. — Чему удивляться?

— Подлости его.

— Вы считаете себя законником, а законов не знаете… Со времени Петра Первого действует закон, синодом подкрепленный, — ваш брат обязан доносить «по начальству», если услышит на исповеди о «злодейственных» революционных намерениях!

Отец Петр, смущенный и сердитый, помолчал.

— А наплевать! Честный поп предавать не станет… Бог не так учил.

— «Бог», «бог»… отлично вы понимаете, что священник — слуга и раб светской власти.

Начался спор.

В последний вечер они спорили втроем, — к ним присоединился хорошо знакомый Илье адвокат Горбунов, когда-то близкий к революционным кругам человек.

Они остановились в тамбуре.

В вагоне смеркалось. Пустые печальные поля за окном потускнели, словно их припорошило пеплом. Слабо мигнули огоньки в сиротливой деревеньке, состоящей из двух десятков черных избенок с нависшими снежными шапками, под которыми угадывались соломенные крыши. Усатый кондуктор неодобрительно взглянул на сигару отца Петра, от которой сине стало в тамбуре, зажег свечу в фонаре над дверью.

— Пойдемте лучше в вагон, — сказал Илья. — Что я буду еще говорить? Все равно вы меня не понимаете.

— В дураки меня зачислили, молодой человек?

— Вы, Петр Кузьмич, человек умный, но страшно узкий.

— Это я? Я узок?

— Вы. И узок, и непоследователен. Нет у вас стройного мировоззрения. Вы христианин… а почему не подставляете щеку для битья?

— Да, я — христианин, — с достоинством сказал отец Петр, — но вы и думать бросьте насчет щеки! И нету тут неувязки… Сам-то Иисус Христос как понужнул торгашей? Ка-ак резнет ремнем!.. Правда, справедливость — ни перед чем не должны отступать!

— «Правда», «справедливость»… Хоть раз подумали вы о том, что в разные эпохи, в разных странах… у представителей разных классов различные представления о правде и справедливости? Почему именно ваше представление должно быть правильным?

— А почему — ваше?

— Мое… потому, что мое мировоззрение на твердом основании покоится!

— На каком это?

— На строго научной основе. Основа эта — законы истории, законы развития человеческого общества… И что бы вы и вам подобные ни делали, — прогрессивных сил вам не удержать.

Они помолчали.

— По-моему, вы зарвались и хватили через край, Светлаков, — насмешливо сказал адвокат, поправляя пенсне. — Настоящая христианская философия должна вам быть понятной, близкой. Недаром марксисты поговаривают о создании новой религии…

Илья остановил его резким жестом.

— «Поговаривают» те, кто отошел от марксизма, — ответил он. — Что такое богоискательство, богостроительство? Извращение научного социализма. Вот что это такое!

Отклонившись от первоначальной темы и точно поддразнивая Илью, Горбунов заговорил о «разладе в стане марксистов», о философских шатаниях, о «критике», ревизии марксизма.

— И что из этого следует? — сурово спрашивал Илья.

— Только то, что марксистская философия несостоятельна, — с издевкой отвечал Горбунов.

— Нет! — напористо говорил Илья. — Не философия наша несостоятельна, а несостоятельны те предатели. те ублюдки, которые проповедуют реакционную теорию и в то же время маскируются под марксистов!

— Но позвольте, когда такой светоч марксизма, как Богданов, обнаруживает идеалистическую основу…

— Какой он «светоч»! — оборвал Илья, поморщившись. — Охота вам толковать о его метафизической болтовне!

Спор разгорелся. И чем больше имен отошедших, изменивших или замаскировавшихся людей называл Горбунов, тем резче делался Илья.

— Что же вы считаете передовым… «правильным», марксистским словом? — спрашивал Горбунов. — Ну, скажите!

— Философский труд «Материализм и эмпириокритицизм».

— Ага! Я так и думал!.. Но вам не доказать, что этот труд правильнее, выше других книг… Чем он выше?

— Во-первых, тем выше неизмеримо, что автор разработал основные вопросы марксистской философии… Разработал их, говорю я, на новом материале… на новом материале естественных наук и классовой борьбы…

— «Классовой борьбы»! — презрительно фыркнул Горбунов. — Везде вы видите классовую борьбу… даже в несходстве философских систем! Черт знает что!