Заре навстречу

Антонина Ивановна села и поднесла руку к глазам, точно у нее закружило голову.

— Она уехала?

Нет ответа.

— Дрянная девчонка! Сводница! — низким мужским голосом проговорила Антонина Ивановна. — Скажу брату — тебя заставят ответить! — И она мстительно щелкнула замком ридикюля.

Григорий Кузьмич поднялся с места.

— Перестаньте, Антонина Ивановна, — серьезно сказал он. — Я понимаю, вам тяжело… но не извольте оскорблять мою племянницу! Этого я не позволю.

— Тогда заставьте ее признаться.

Он грустно и светло улыбнулся.

— Чтобы я… чтобы я принудил юное существо нарушить данное слово? Нет, я не буду этого делать!

— «Юное, чистое», — пренебрежительно повторила Антонина Ивановна, — ах вы, старый вы… идеалист! Вчера это существо и мою дочь видели на извозчике, а порочный мальчишка Кондратов ехал с ними.

— Так и идите к Кондратову, Антонина Ивановна! Идите к нему! Там и угрожайте, и все…

— Дядя!

— Пусть идет к Кондратову, Верочка. Я знаю, ты ничего дурного не сделала… Посудите сами, Антонина Ивановна, — с возмущением сказал он. — Могла ли наша Вера повлиять на такую самостоятельную особу, как ваша Катя? Это она-то?..

Любовно, бережно погладил племянницу по склоненной голове.

Антонина Ивановна встала, выпрямилась, как королева:

— Благодарю, деверь… за урок… за сочувствие… за все!

— А не стоит благодарности! — вспылил вдруг тишайший Григорий Кузьмич и, чтобы не наговорить лишнего, вышел из комнаты.

Вера стала собирать свои вещи, укладывать в чемодан. Она прислушивалась, не зазвенят ли бубенчики под окном.

Расстроенный дядя сидел у стола и тихо говорил:

— Папе передай, пусть газетам не очень верит. Красные наступают, я из верных источников знаю. Летом я обязательно приеду к вам погостить, если… Напиши подробно, в каком состоянии папа… И знай, Верочка, если что с ним случится… знайте обе с мамой: пока я жив, я ваш, мои дорогие! И помни мой совет: подальше от Кондратова!.. Ты и мне не можешь сказать, где эта шальная Катя?

— Могу, — обливаясь слезами раскаяния, отвечала племянница. — Она со Стефанским уехала.

— Боже, боже!.. Несчастная!

— И он женат… сын у него Кате ровесник… и он отвратительный, как вампир…

— Как же ты ее не отговорила?

— Дядя, я так ее просила!! Все так страшно, дядя! Так страшно!.. Вчера… когда мы ехали… арестантов вели… один умер… А у того — розы, шампанское! Как гадко все, дядя, милый… Где-то Ирочка? Илья Михайлович? Может… и они…

— Мы живем в страшное время, Верочка, — ласково сказал дядя. — Таким, как ты да я, горе! Нынче люди должны быть или такими твердолобыми, жестокосердными, как Охлопков, или убежденными, как Илюша… А мы с тобой ни то ни се. Между молотом и наковальней…

XVI

Дорога, заросшая ромашкой, полого подымалась к берегу. На берегу стояла виловатая береза: один ствол ввысь, другой — наклонно. В стороне маячил осиновый перелесок — Серебряный колок. На холме виднелось Ключевское. Крест на церкви теплился, как свеча.

К виловатой березе ездили на пикники. Все здесь было знакомо, привычно, как своя комната.

Вера шла пешеходной тропой через Серебряный колок.

Каждый день, отправляясь на прогулку, она ждала встречи с Сергеем. Но ни разу им не удалось встретиться. К Албычевым Сергей не ходил, — может быть, отец запретил ему? Нет! Сам он не искал возможности увидеться… Это было ясно.

На опушке колка Вера остановилась. Отсюда тракт был виден на большом расстоянии вправо-влево. В эти дни над ним не оседая стояла пыль. В сером тумане полз нескончаемый поток беженцев.

На большой улице села пыль стояла до крыш. Улицу невозможно было перейти — ехали в шарабанах, в пролетках, на телегах. Буржуазия со всего Урала хлынула по тракту в Сибирь.

Вера свернула в переулок и задами вышла на берег, открыла садовую калитку своего дома.

В столовой кухарка мыла посуду.

— Папа где?

— Батюшко на дворе, кормушку ладят, — ответила, блеснув белыми зубами, Настя. — Кормушка испорухалась.

— А мама спит?

— Плачет, — шепнула Настя. — Опять в бегство просилась… Батюшко рявкнул на нее, она и плачет.

— Писем не было?

— Почтарь без почты приехал, Верочка, говорят, уж все перервано, скоро красны придут! Ой, страшно, вдруг бой будет? — весело блеснула Настя зубами.

— С кем? Солдат-то ведь здесь нет, Настюша.

Вера вошла во двор.

Отец Петр, починив кормушку, мел двор. В старой шляпе, в вылинявшем подряснике, он медленно двигался, размахивая метлой, как косарь литовкой. Махнув несколько раз, отдыхал, склонив голову. Он стал худ и не по годам стар. Резко выдавались лопатки. Нос, на котором поблескивали очки, стал непомерно большим.

Отец поцеловал Веру, обдав ее привычным ей с детства запахом табака, и снова взялся за метлу.

— Папочка, поедем на Медвежку!

— Хорошо бы, мила дочь, но нельзя. Во-первых, мать расклеилась, а во-вторых, в два часа напутственный молебен заказан на дому. Охо-хо! — сказал он, насмешливо заострив глаза и морща орлиный нос. — Трудно житье поповское! Хочешь не хочешь, моли у господа бога счастливого пути такой гадине, как Кондратов.