Заре навстречу

— Сиди-посиживай в своей башне из слоновой кости… мечтай… бебешку нашу лелей… А предупредить дядю об опасности я обещаю!

— …У Охлопкова отняли револьвер, и он уплатил штраф за ношение оружия без разрешения.

Вскоре племянница предупредила, что есть решение— отобрать его дом в числе других богатых домов. Жена не спала всю ночь: думала — подожжет с четырех углов, и выскочить не успеешь. Охлопков не поджег. Потихоньку вывез из дома ценную мебель, книги, ящики с посудой и бельем, ковры. Все это он отдал на хранение надежным людям. А драгоценности и часть золотого запаса взяла Августа.

Охлопков переехал с женой в тот флигель Бариновой, где когда-то жили Чекаревы. Зборовский приглашал тестя к себе, но Охлопков угрюмо отказался:

— Не по пути нам, Петр Игнатьевич!

В доме Охлопкова устроили клуб, столовую и школу взрослых. Огромный сад с весны должен был открыться для народных гуляний.

Вскоре Совет обложил буржуев контрибуцией, — нужны были деньги на содержание школ, клубов, Красной гвардии и различных учреждений. Этот список, в котором стояла фамилия Охлопкова, подписал опять- таки Рысьев.

Ночами через сад и через двор (Баринова видела, да не видела!) приходили к Охлопковым люди в надвинутых на лоб шапках, с поднятыми воротниками.

Рысьев подозревал, кто вдохновляет бюро горнопромышленников на сопротивление Советской власти… подозревал, но помалкивал. Августа поклялась, что, если он подведет дядю под расстрел, она покончит с собой… а такая истеричка способна на все!

«Помимо меня раскроется, — говорил он себе, — не бог знает, какие конспираторы! Скоро провалятся!»

А перевальское бюро из кожи лезло, стараясь выполнить приказ Петроградского совета съездов: не признавать декрета о рабочем контроле, не подчиняться Советам. Промышленники закрывали один завод за другим, не давали средств, не платили заработную плату. Бюро призывало заводских служащих, техников, инженеров к саботажу. Им обещали выдавать жалованье и в случае остановки предприятия.

На областной конференции фабзавкомов рабочие с гневом и болью говорили о страшной разрухе.

— Ее создали капиталисты! — гремел Роман Ярков, председатель завкома Верхнего завода. — Они хотят, чтобы по слову паразита Рябушинского костлявая рука голода схватила нас за горло!

После конференции Совет постановил: доложить о саботаже горнопромышленников Москве, просить помощи…

Вскоре были арестованы правления уральских заводов в Петрограде. Началась национализация горных округов.

Охлопков еще не знал об аресте совета съездов в Питере и о том, что Перевальский Совет решил арестовать местное бюро. Вечером к нему пришла Августа.

— Дядя! Вам следует немедленно скрыться!

Он не удивился. Спросил:

— Конкретнее не можешь сказать?

— Не могу… Сама не знаю. Муж дает возможность спастись вам… но не другим. Предупреждать кого- либо — неблагоразумно… можете попасться.

Охлопков с минуту сидел потупив голову. Потом поднялся, повязал под сорочкой пояс с золотом, положил в карман браунинг, надел шапку, доху.

Жена беспомощно заплакала.

— Не на век… чего ревешь? — буркнул он, смягчился и подставил ей щеку для прощального поцелуя. Наказал жить здесь, ждать от него известий. Пожал руку Августы:

— «Спасибо» можешь мужу не говорить, но… будет время, я отслужу ему.

VII

На закате солнца в мае Петр Игнатьевич Зборовский прямо с завода, не переодеваясь, зашел к Албычевым пригласить их на крестины новорожденного сына.

Горничная сказала, что господа пьют чай в саду, и Зборовский, пройдя по тихим, прохладным комнатам, вышел в сад, пахнущий черемухой, сиренью и свежеполитой землей.

В вечерней тишине слышался надсадный голос Котельникова:

— …в высокой степени уважал ум и честность человека, какого бы он ни был сословия… И если кажусь жестким в глазах невежд и фанфаронов, так это зависит от прямоты души, которую я не коверкаю перед сильными мира — будь то царь или будь то большевики! А у вашего родственничка Рысьева, — простите, Антонина Ивановна, — у него, в сущности, плевое реноме…

Албычев капризно прервал его:

— Ах, да будет вам, Семен Семенович, что говорить о нем? Он всегда был с вывихом. Печально не это… печально, когда подлинные интеллигенты, умные люди, начинают «краснеть», подлизываться к плебеям… Перед златым тельцом я не гнул спину, не согну и перед «товарищами». Нет! И, таким образом, мы с вами, Семен Семенович, да еще такая сильная натура, как свояк Георгий, последние могикане! К сожалению, этого нельзя сказать о нашем дорогом Петре Игнатьевиче!

— Матвей, — холодно сказала Антонина Ивановна, — довольно сплетничать!

Зборовский остановился на песчаной дорожке, иронически поднял брови. Момент для появления явно неудачен…

Он бесшумно нырнул под ветки — вышел на смежную аллею… «Фу ты! И здесь я некстати!»

Под зеленым крылом липовой ветки стояли Катя и Полищук. Он положил руки ей на плечи и говорил что- то тихим, умоляющим, прерывистым голосом. Катя слушала, приблизив к нему белое лицо. Веселый вызов, острое любопытство, сознание крепнущей власти оживляли ее. В изгибе шеи, в беспокойных движениях фигуры было что-то хищное…